Светоносец. Трилогия
Шрифт:
Манихей ошибался: им больше не суждено свидеться. Старик погиб в битве за Тралл всего через несколько дней после того, как барон назначил его верховным жрецом Ре. Князь Фаран, которому не досталась голова Иллгилла, вместо нее увенчал свою пирамиду головой Манихея. Быть может, Манихей, говоря, что они еще увидятся, подразумевал эту пирамиду посреди болот? Потому-то в день прощания и улыбался столь загадочно?
Известие о гибели старца, пришедшее через несколько недель после его отъезда, посеяло панику среди форгхольмских монахов. Многие бежали, опасаясь, что мертвое войско Фарана вот-вот подойдет к воротам монастыря. Оставшиеся проводили дни в бездействии, ожидая скорого конца. Но войска Червя так и не пришли. Дни
Книги, оставленные Манихеем, были его единственным обществом. Первая, Книга Света, была его псалтырем: он молился и пел по ней каждый день. Книгу о пиромантии он прилежно изучил, но занятия с ней вселяли в него отчаяние — он ведь знал, что его волшебная сила ушла и от этого труда ему столько же проку, сколько слепому от книги об искусстве живописи. Но все-таки он вытвердил все пять дисциплин, навеки запечатлев в сердце и памяти все заклинания и ритуальные жесты на случай, если дар вернется к нему.
Третья книга, написанная Манихеем, была его любимой — она рассказывала ему о незнакомом мире за стенами башни, о людях и прочих созданиях, живущих на Старой Земле, о древних богах и о том, как Маризиан основал культы Исса и Ре; о минувшем золотом веке и о славе Империи вплоть до того времени пятьсот лет назад, когда император удалился от мира. Уртред узнал, как начало угасать солнце, как впервые появилась на небе темная дымка и как после стал гибнуть урожай и падать скот. Он прочел о наставшем вслед за этим расколе и понял, как дошло до битвы при Тралле, а благодаря этому начал смутно прозревать собственную роль в грядущем мире, если сила вернется к нему и он станет наследником Манихея.
Со временем в корзине с едой он стал находить записки — просьбы об исцелении или магических услугах, которые, вероятно, оказывал паломникам Манихей. Стало быть, легенда об Адепте, живущем в башне, разошлась но всем Огненным Горам — легенда о чародее из Форгхольма, наследнике Манихея. Вскоре к башне стали сходиться верующие со всей округи, надеясь исцелиться или увидеть чудо.
Уртред слышал их голоса, но никогда не спускался к ним. Он жалел этих несчастных глупцов: не слышали они, что ли, что сила покинула его, что в башне сидит не преемник Манихея, а всего лишь жалкий калека? Он держался подальше от узких окон, боясь, как бы паломники его не увидели — не увидели чудовище из башни и не впали бы в смятение и отчаяние.
Годы шли, а чудес все не случалось, и число ожидающих во дворе стало постепенно убывать; вскоре лишь двое-трое самых терпеливых остались караулить на никогда не тающем снегу. Уртред снова остался одиночестве, почти всеми забытый... до памятного дня месяц тому назад.
Уртред вернулся в мучительное настоящее, на продуваемый ветром обрыв, и поежился в студеном мраке. Нет, так нельзя: грезя о прошлом, он долго не протянет — тепло медленно уходило из тела. Он встал и начел бить себя руками по бокам. Но память, несмотря на это, упорно тянула его в прошлое, когда, сорок дней назад, из Тралла прибыл гонец.
Уртред ничего не слышал о своем брате почти двенадцать лет. Он не знал, погиб ли Рандел в битве за Тралл, и не знал, слышал ли брат об Ожоге. Письмо, поднятое наверх вместе с едой, привело Уртреда в смятение, и он впервые за много-много месяцев испытал радость. Каждое слово этого письма накрепко врезалось в его память:
Дорогой брат.
Ты
Дорогой брат, время пришло. У нас в городе происходят события, о которых я не могу написать в письме, но ты сам все поймешь, когда придешь сюда.
Будь осторожен в пути, ибо Червь ненавидит форгхольмских монахов. Когда придешь в храм, назовись Герольдом — я или мои друзья найдем тебя.
А до того часа да ускорит Ре твое странствие.
Рандел.
Итак, Манихей был прав — Уртред все-таки отправится в Тралл. Юноша укрепил свое сердце, готовясь к встрече с внешним миром впервые за восемь лет. Весь день он размышлял, глядя на летящие облака, на снежную шапку Старого Отца, на хилые сосны, вцепившиеся в каменную осыпь, и знакомые серые строения монастыря далеко внизу. Настало время покинуть свою тюрьму и выйти навстречу судьбе.
Он встал на рассвете и спустился по пыльной лестнице на подгибающихся ногах, хотя значительно окреп за эти годы. К его удивлению, товарищи его детства — Кевар, Талдон и несколько других, ставшие теперь взрослыми, — уже ждали снаружи, когда дубовая дверь со стоном повернулась на своих ржавых петлях: им откуда-то стало известно, что он уходит. Впервые за восемь лет он вышел из сумрака на свет дня. Но если он и питал какие-то светлые надежды, то крики ужаса, которыми разразились монахи, быстро развеяли их, напомнив ему, что он носит на лице маску Манихея. Все попятились от него прочь, забыв отдать ему прощальные подарки, которые принесли.
Уртред хотел сказать им что-нибудь. Помнит ли Кевар, как стоял в тот далекий день в коридоре? Вернулся ли Талдон к гончарному кругу? Он хотел как-то сблизиться с ними, но нужные слова не приходили. Как объяснить им, что он человек, несмотря на маску? И он молча прошел мимо них в ворота, те самые, в которые его внесли двадцать лет назад.
Уходя, он ни разу не оглянулся.
Напрасно он не ушел из Форгхольма в тот же день, как получил письмо. Даже однодневное промедление оказалось роковым: брат погиб, а он сам чудом ушел от погони и вот теперь, сидит на студеном ветру у пруда, медленно умирая от холода. Все члены уже словно лед. Скоро начнутся видения — такие бывают в День Розги у монахов, проведших весь день на снегу.
Нет, не суждено ему исцелить язвы мира. Брата и Манихея больше нет, а с ними погибло и дело, которому, по их замыслу, он должен был послужить. Будь они даже живы, как он мог бы оправдать их чаяния, памятуя о восьми годах в башне? Он отвык от общения с людьми, даже если предположить, что кто-то сможет вынести вид его лица. Он не вождь по натуре. Он — человек, который заглянул слишком далеко, за пределы ставшего бесполезным тела. Его руки превратились в обгорелые клешни, которые действуют лишь благодаря перчаткам Манихея, грудь и торс состоят из сплошных рубцов. Годы страданий и лишений отняли у него всякую радость и надежду. А взамен — взамен эти семь лет, проведенных над книгами Манихея, унесли его за пределы плоти, за грань темной земли, на поиски огня, некогда горевшего в его жилах, а ныне обретенного лишь благодаря завещанной ему учителем маске.