Светорада Янтарная
Шрифт:
Светорада опустилась перед иконой на колени и поглядела на лик Богородицы едва ли не с упреком. Как великая Мария может спокойно взирать на то, что творят смертные, да еще, как уверяли княжну, молить за них сына? Но потом Светорада как будто успокоилась. Смотрела на чудотворный лик, на скорбные глаза Богородицы и стала просить, чтобы та свершила чудо, чтобы дала ее измученной, опустошенной душе смысл жить. Родила бы она, в самом деле… теперь уже не важно от кого. Глеба она потеряла, но Глеб никогда и не был ее ребенком. А вот познать счастье материнства – это бы наполнило ее жизнь новым смыслом.
Негромко потрескивали свечи, доносилось монотонное
И Светорада неожиданно взмолилась перед иконой:
– Сделай меня прежней! Верни мне веру в добро. Пусть же и в моей жизни случится прекрасное светлое чудо!
Она смахнула слезы, подняла глаза на золотистый лик… У нее вдруг перехватило дыхание, ибо показалось, что Богородица внимательно и изучающе разглядывает ее, словно видит насквозь… На княжну смотрели участливые глаза, в которых отражалась вселенская мудрость мира. От этого даже оторопь взяла. Миг… И все исчезло. Опять доносились звуки хора, пахло ладаном, слышалось бормотание молитв, а по иконе пробегали тени от колеблющихся огоньков свечей.
И все же Светорада не могла отделаться от ощущения, что прикоснулась к чему– то иному, непостижимому и великому. Поэтому она была так тиха и задумчива, когда покидала церковь, даже невнимательно слушала Дорофею, которая на выходе встретила каких– то знакомых и теперь делилась с ней новостями. Светораду немного утомляла разговорчивость наставницы, она все еще была под впечатлением чего– то иного, что потрясло и обнадежило. И все же она не могла не очнуться от грез, когда Дорофея неожиданно схватила ее за руку и воскликнула:
– Вы только поглядите, что творится!
Замерев, обе женщины смотрели, как из широко распахнутых ворот Влахернского дворца с криками и плачем суетливо выбегает толпа раскрашенных мимов, карликов и шутов. Спешивший мимо Василица смотрелся не лучше всей этой перепуганной братии. Даже Иоанн Куркуас промчался не останавливаясь, лишь мельком взглянул на Светораду, на ходу пожал плечами и понесся далее.
– Никогда не видела, чтобы патрикий так боялся монахов, – удивилась Дорофея.
Ибо все это развеселое окружение кесаря выгоняли из дворца облаченные в темные одежды монахи и послушники. При этом церковники размахивали кадилами, пели гимны, словно они объявили войну некой нечистой силе.
Оказалось, что во Влахерны прибыл с немалым числом стражи и священников сам патриарх Евфимий. Светорада догадалась, что неожиданному визиту Евфимия, как она и рассчитывала, предшествовала недавняя исповедь Варды Солунского. Она ощутила явное облегчение, но лишь на миг, ибо у нее сложилось впечатление, что этот высший священнослужитель православной церкви явился сюда как карающий архангел, внушающий всем страх и трепет. Раньше она и не подозревала, какой сильный и зычный голос у этого старика. Сейчас же он шел по дворцу, широко раскинув руки, полы его черной рясы развевались, украшенный крестами эпигонатион [122] сбился в сторону.
122
Эпигонатион – часть богослужебного облачения священнослужителя Византийской Церкви; ромбовидный кусок парчовой ткани с вышитым на нем крестом, символически изображающий «меч, висящий при поясе», «кинжал духа».
– Изыди, сатана! Изыди, дьявольское наваждение и блуд! Я повелеваю, прочь, скверна!
Он двигался по вестибюлю прямо на них, обе женщины сжались, стали отступать, а когда Евфимий остановился перед ними, обе невольно опустились на колени. Грозно сверкая очами, Евфимий уже поднял руку, словно собираясь проклясть, как вдруг обратил внимание на их приличествующие скорее походу в церковь, нежели блуду темные одеяния, уловил даже запах ладана, каким пропитались их одежды в церкви. И его поднятая с двумя сжатыми перстами рука медленно опустилась.
– Госпожа Ксантия? Следуйте за мной.
Светорада, придерживая на голове широкое покрывало, почти бежала за широко шагавшим Евфимием, пока тот шел по одной из аллей сада. У нее было ощущение, что патриарх все еще находится в неком священном трансе, – такая непонятная энергия исходила от него. И только когда Евфимий едва не налетел на кладку стены, он замер, растерянно огляделся и, переведя дух, устало опустился на каменную скамью перед небольшим, облицованным мрамором бассейном.
– Ох, горько мне! Горько видеть, как эти подобия божьи превращаются во всякую мерзость и скверну. Ох, тяжело…
Он потупился, склонил голову, будто его высокая скуфья с расширенным верхом стала ему непомерно тяжела. Долго сидел молча.
– Владыко?.. – осмелилась напомнить о себе Светорада.
Не поднимая головы, он сказал:
– О многом неподобающем поведал мне несчастный Варда Солунский…
«За тем его и посылала», – с потаенным злорадством подумала княжна, довольная, что все правильно рассчитала. Но ей тут же стало стыдно за свои мысли, когда Евстафий поднял на нее глаза – больные, страдающие, мудрые. Они были рыжими в крапинку. «Как перепелиное яйцо», – подумала Светорада, чтобы отделаться от ощущения жалости к этому человеку, который свой сан получил отчасти с ее помощью.
– Вам известно, женщина, какие надежды относительно самбазилевса возлагал на вас император Лев?
Княжна медленно кивнула. Но сказала, что у нее нет сил, что она слишком слаба и ничтожна, чтобы справиться со всеми друзьями и приспешниками Александра. Она устала… она сама стала жертвой.
– Я понял, – вздохнул патриарх. – Вы не защищены ни правами супруги, ни достойным положением, ни помощью родни. Вы – бедная сирота, на которую взвалили непосильную ношу.
У Светорады вдруг на глаза стали набегать слезы. Она отвернулась, чтобы украдкой смахнуть их.