Свидание на пороховой бочке
Шрифт:
— А пальцем до кончика носа вы дотронетесь? А губы свои покажите, они у вас не кривые? Ой, кривые! Точно, это инсульт! Товарищи! — Трошкина встала на цыпочки и искательно огляделась. — Кто знает, где тут взять иголку?
— Иголка в яйце, яйцо в утке, утка в сундуке, — любезно подсказал, перешагнув нас ногами-циркулями, до рефлекса натасканный на фольклор аниматор на ходулях.
— Иголка, булавка, шило! — надрывалась Алка.
Зеваки уже потеряли интерес к происходящему, замершая было толпа помягчела и поплыла, обтекая нашу группу со всех сторон.
Не вникая в странные потребности Трошкиной, которой зачем-то понадобилась иголка (вышивать она собралась, что ли? Крестиком!), я потянулась осмотреть и ощупать толстяка. Мысль о том, что он мог пораниться о какую-нибудь острую штуку в пруду, не давала мне покоя. Помнится, в парке Орландо купальщик скончался от сепсиса, а нам оно надо? Я же еще не успела написать болванку для прессы на такой печальный случай!
— Стойте спокойно, пожалуйста!
Я бесцеремонно охлопала отсыревший организм толстяка сверху донизу.
— А вы двое держите его покрепче! Да держите же!
Толстяк обмяк, поник и непринужденно полез мне на спину.
— Черт! — Я выбралась из-под него на четвереньках и с негодованием отряхнула блузку, смахивая с нее обрывки мокрой зелени. — Что, и вправду у него инсульт?!
— Я говорила, дайте шило! — стихами заблажила сестра милосердия Трошкина.
— Штаб, одному мужику из пруда стало плохо, вызывайте «Скорую»! — громко и отчетливо произнес сердитый мужской голос.
Я увидела совсем рядом черные форменные брюки, подняла голову и встретилась взглядом с охранником.
— Отползай, отползай, — показал он мне, явно не зная, что имеет дело с ответственным сотрудником парка и опытной медсестрой гражданской обороны.
Я поднялась и распрямила плечи.
— Ой, а у него, похоже, кровь! — сказал вдруг один из молодых купальщиков.
Я всплеснула руками:
— Так я и знала!
— Кузнецова, иди сюда! — Трошкина потянула меня назад.
Ее звонкий голос превратился в напряженный шепот:
— Мне кажется, нам лучше уйти…
— Всем стоять, не двигаться! — Охранник, оттеснивший меня от толстяка, оглянулся и заговорил в рацию: — Первый, я Пятый, у нас сценарий номер пять, повторяю: сценарий номер пять!
— Кузнецова, а что такое «сценарий номер пять»? — Трошкина под пристальным взором охранника задрожала, как бандерлог, увидевший удава.
— Не знаю.
Я и вправду не знала.
— Вы двое! Шаг вперед! — велел нам охранник.
И кивнул подоспевшим коллегам:
— Этих вот задержите.
— Эй, эй, полегче! — задергалась задержанная Трошкина. — В чем дело вообще?
— Штаб, это парк! — завопила рация у меня на ремне. — Эсбэшники сообщили, что у нас пятый сценарий!
— Твою мать! — тематически точно выругался штаб русского народного парка. — Звоните в полицию!
— Трошкина, — с нарастающим беспокойством глядя на побледневшего неподвижного толстяка, шепнула я подружке. — Сдается мне, «пятый сценарий» — это какая-нибудь гадость вроде принудительного смертельного исхода!
— Твою мать! — эхом ахнула обычно очень культурная Трошкина.
— А ну, цыц, обе! — прикрикнул на нас охранник.
И мы послушно заткнулись.
Сказать-то, собственно, было и нечего — разве что снова «Твою мать!», но мой внутренний голос все же нашел подходящие слова и торжественно молвил:
«Поздравляю, девоньки, кажись, вы снова вляпались!»
К пятому сценарию в Русляндии не готовились.
Я поняла это, когда нас четверых — меня, Алку и пару мокрых хлопцев — без всякой сортировки, оптом заперли в одном помещении.
Это было неправильно: подозреваемых и свидетелей следовало разделить и опрашивать порознь. Я знаю: я не первый год слежу за работой Дениса Кулебякина и его коллег.
Трепетная и нежная Трошкина в заключении держалась на удивление хорошо: не заламывала руки, не рвала на себе волосы и помалкивала, чем выгодно отличалась от парней.
Те вели себя совсем не по-мужски: вместо того чтобы успокаивать и утешать попавших в затруднительное положение прекрасных дам, они переругивались между собой.
— А че я? Я-то че? Я вообще ни при чем, это ты, Витька, сказал: «О! Гляди, какой-то лох тонет, айда его спасать!» — зудел костлявый блондин в просторной майке с Симпсоном.
Влажная ткань на тощем теле обвисла, пошла складками, и вальяжный толстяк Гомер некрасиво скукожился, как вялый лимон.
— Это ты-то ниче? Как раз ты и че! — серчал в ответ брюнет по имени Витька. — Кто заорал: «Ой, у него кровь!» — не ты, что ли? Идиот!
— А че я, идиот? У него правда кровь на спине была, я только не сразу заметил ее на черной рубашке!
— Заметил — и молодец, а кричать об этом зачем было, придурок?!
— А че такого-то?!
— Молодой человек, все очень просто, — стараясь не разораться, сказала я, чтобы остановить раздражающую перебранку. — Кровь у жертвы была на спине, значит, ударили его сзади. А вы с другом находились в непосредственной близости от пострадавшего. То есть вам проще, чем кому-то другому, было ударить его ножом.
— У нас нет ножей!
— А почему непременно ножом? — включилась в беседу Алка. — Насколько я понимаю, смертельный удар в спину можно нанести даже сапожным шилом… Ой!
Она прикрыла рот ладошкой и посмотрела на меня большими-пребольшими глазами.
— Вижу, ты поняла, что сказала, — безрадостно кивнула я. — Могу добавить, что твои вопли «Шило мне, шило!» в контексте пятого сценария оказались чертовски некстати.
— А ведь точно, можно подумать, что это вы его убили! — обрадовался блондин.