Свидание на пороховой бочке
Шрифт:
Ухмыляясь, чего никто не мог увидеть, я сорвала с куста пышную алую розу, заложила ее за мохнатое ухо, сделала лапой трень-брень по воображаемой балалайке и, косолапо приплясывая, влилась в толпу гуляющих.
Полагаю, для них я выглядела как типичный ярмарочный медведь — добродушный и веселый. Меня то и дело останавливали, чтобы сфотографироваться в медвежьих объятиях, и мне все труднее было сдерживать недовольное рычание.
В меховом комбинезоне было адски жарко, а медвежья башка тяжело давила на плечи и кренилась набок, уводя в сторону и прорези для глаз. После того как я сослепу
Это добавило образу мишки глубины и драматизма. Проходя мимо столиков пивного ларька, я услышала, как мужской голос сочувственно произнес:
— Не пей больше, Миша, козленочком станешь! — и поняла, что основательно укрепила типичный имидж русского народного медведя.
Стараясь не бежать, чтобы не выдать себя нехарактерным для хозяина тайги легкомысленным галопом, я проследовала на выход. У турникета прихватила со стойки пачку буклетов Русляндии и, помахивая одним из них, как фольклорная плясунья платочком, вышла за ворота.
Меня по-прежнему не останавливали! Впрочем, в этом не было ничего удивительного: на торном шляхе к железнодорожной станции постоянно работали, завлекая народ в тематический парк, костюмированные аниматоры.
— Ты на смену? Тогда я на обед! — обрадовался моему появлению красноносый клоун в тельняшке.
Не знаю, какого сказочного персонажа он изображал. Может, спившегося дядьку Черномора — командира неполной роты древнерусских морских пехотинцев?
Черномор отдал мне свои буклеты и вернулся в парк, а я продолжила движение в направлении железнодорожной станции. И даже в этот непростой для меня момент я честно и добросовестно отрабатывала свой гонорар рекламщика-пиарщика, одаряя прохожих раздаточной печатной продукцией.
Последний буклет я с игривым книксеном вручила охраннику на перроне железнодорожной станции.
Потом вошла под высокие гулкие своды вокзала, в укромном тупике нырнула в дамский туалет, там заперлась в кабинке и буквально спустила с себя шкуру.
Уф-ф-ф-ф! Как же я в ней запарилась!
«Медведь в России больше, чем медведь», — с намеком, который я не сразу поняла, сказал мой внутренний голос.
— Мишка — это не только ценный мех, — согласилась я.
И поняла, что мне не хочется расставаться с костюмом. Такая роскошная маскировка! Вдруг еще пригодится?
Но как его нести? Набросив мех на плечи, а-ля витязь в медвежьей шкуре, и при этом держа башку в руках, как добычливый таежный охотник? Однозначно, в таком необычном виде меня не заметит только слепой, но не стоило бы привлекать к себе внимание…
Подумав, я вывернула меховой комбинезон на-изнанку. Изнутри он был совсем лысый, прорезиненный, и в застегнутом виде напоминал собой большой брезентовый мешок. Медвежья голова легко поместилась в него, еще и место осталось.
Я выдернула из джинсов ремень и стянула им в тугой пучок четыре лапы комбинезона — получился оригинальный рюкзак. Он выглядел не более странно, чем та мексиканская торба из войлока, которую горделиво таскает на горбу наш модник Зяма, и я постановила считать, что ручная кладь у меня просто шикарная.
Забросив мешок за плечо, я вышла из клозета, в кассе купила билет до конечной станции ближайшей электрички и уже через пять минут расслабленно полулежала в удобном кресле «Ласточки».
Побег удался!
Алке Трошкиной выпала честь дожидаться допроса в кабинете голландского директора, и, изучая внутреннее убранство помещения, узница тоже первым делом обратила внимание на окно.
Большое, квадратное, опушенное по подоконнику кудрявыми цветочками в длинном ящичке, оно не порадовало глаз заключенной, потому что снаружи было плотно закрыто резными деревянными ставнями. Трошкина поняла, что сбежать не удастся, и расстроилась.
Алка категорически не хотела беседовать с операми, потому что знала: бессовестно и нагло соврать представителям закона она не сможет. Язык не повернется! А говорить правду, всю правду и только правду, пожалуй, не следовало. Трошкина высоко ценила дружбу и не могла подвести под монастырь сестру по разуму Кузнецову!
Узница наскоро прикинула вероятный план допроса.
Надо полагать, первым делом от нее потребуют представиться, а потом поинтересуются, знаком ли ей убитый мужик.
Затем попросят рассказать о случившемся — что она видела, что слышала и что себе, дура, думала, когда орала на весь парк: «Дайте мне шило!»
А вот потом ей зададут в высшей степени неудобный вопрос: «Кто ваша подружка?» И тогда-то хорошей девушке Трошкиной придется либо соврать следователю, либо навредить подруге.
Сказать, что это Индия Кузнецова?
А у той в сумке паспорт на имя Марии Сараховой!
Считай, обвинение в мошенничестве Инке уже обеспечено.
Трошкина всхлипнула.
А если сказать, что Кузнецова не Кузнецова, а Сарахова?
Трошкина вздохнула.
Врать она не хотела, не любила, а главное — не умела. Стоит ей открыть рот — и опытные сыщики вытянут из нее всю возможную информацию.
Значит, нужно молчать.
А с этим тоже имелась проблема.
Трошкина, признаться, всегда любила поговорить. Похвальное умение держать язык за зубами к ее достоинствам не относилось. Алка даже во сне иногда разговаривала, на что ей неоднократно указывал недовольный этим обстоятельством Зяма.
В жизни милой болтушки лишь раз был период, когда она молчала, как Герасим, аж целую неделю. Это случилось на педагогической практике в пионерском лагере, когда вожатая Аллочка вынужденно перекупалась в холодной воде и потеряла голос. Тогда она с утра до вечера держала при себе горластого пионера и озвучивала приказы отряду шелестящим шепотом на ухо адъютанту.
Алка пытливо поглядела на кулер в углу.
Что, если напиться холодной воды? Может быть, она снова потеряет голос и по этой уважительной причине уклонится от допроса?
Но ведь тогда ей предложат дать ответы письменно, а не может же интеллигентная девушка с двумя высшими образованиями сказаться неграмотной и покрыть бумажный лист корявыми кладбищенскими крестиками?!
Или же ей нужно не только голос потерять, но еще и руку сломать, чтобы лишиться как устной, так и письменной речи… Трошкина поежилась: сурово калечить себя ей не хотелось даже ради лучшей подруги.