Свидетель защиты
Шрифт:
Панкратьевна сжала в кулак свои пухлые пальцы.
— Иногда и поколачивал, — добавил Ипатыч.
— Силен был? — спросил Андрей Аверьянович.
— Пашке Лузгину зуб выбил, — ответил Ипатыч, — Володька Кесян от него фонари носил. На что здоровые мужики лесорубы у нас были, и те с ним не связывались: с окаянной бил, как конь копытом.
— С окаянной говорите, — заинтересовался Андрей Аверьянович. — Он что же, левша был?
— Левша, — подтвердил Ипатыч.
— И ложку в левой держал, — добавила Панкратьевна.
— И стрелял с левого плеча, —
Андрей Аверьянович тотчас вспомнил, как стоял в рододендронах Прохоров. У него левое плечо было выставлено вперед. Левша, держащий ружье на руке, подставит правый бок. И если в него выстрелить с другого берега, то пуля как раз войдет в шею справа от кадыка, выйдет слева. Как и засвидетельствовано в медицинском заключении.
— Они все, вся их компания, сильно злобились на Кушелевича, — сказала Панкратьевна. Говорила она вроде бы для всех, но предпочтение отдавала все-таки Андрею Аверьяновичу, который так располагал к себе умением слушать. — После того особенно злобились, как он застукал охотничков с мясом в заповеднике. Моргун тогда сухой из воды вышел, а родной братец Пашки Лузгина, Федор, загремел в тюрьму. Пашка божился, что рассчитается за братца.
— А я так думаю, — высказал свое Ипатыч, — что не иначе, как он навел Моргуна-то на Кушелевича. Он не дюже храбрый, тот Пашка, но злой и хитрый, как хорек, чужими руками мастер жар загребать. Без него тут никак не обошлось. В тот день, когда Гришку убили, в поселке его как раз не было, это факт.
— А сам Пашка что говорит? — спросил Прохоров.
Ответила Панкратьевна:
— А ничего не говорит, ходит себе, усмехается. Следователь его допрашивал, а он доказал, что не имеет к этому делу касательства, потому как находился в другом месте, на пастбищах колхоза Кирова, там его видели, свидетели есть. Знать, говорит, ничего не знаю. А если что и знаю — про себя держу и другим советую.
— Это он, конечное дело, не следователю, а тут говорил, — пояснил Ипатыч. — Вроде предупреждение делал, чтобы не трепались, языки не распускали. Он теперь вроде бы за атамана у тех, которые мясо промышляют: хитер, ловок, стреляет метко. В стрельбе-то он самому Моргуну не уступал — за тридцать шагов консервную банку кидали вверх, он влет навскидку бил…
— От Моргуна терпели, теперь от Пашки будем терпеть, — вздохнула Панкратьевна, — один другого стоит. Вон Людка Зверева уже из поселка в город подалась. От Пашки сбежала.
Ипатыч усомнился:
— Она и раньше, вроде, уезжала?
Панкратьевна посмотрела на него снисходительно, как смотрят на человека, высказывающегося о том, что он знает смутно.
— Как Гришку убили, она уехала. Это верно. С горя уехала, убивалась по Гришке сильно. Любовь у них была.
— Ты скажешь — любовь! — возразил Ипатыч. — Как у кошки с собакой.
— Что вы, мужики, в этом понимаете? — усмехнулась Панкратьевна. — Самая это любовь и есть, когда один другому уступить не хочет. А как Пашка к ней сунулся, она
— Лихая девка была, — не без мечтательности произнес Ипатыч, — Гришке под стать, фигурная, лицо белое…
— А ты уже так все и разглядел, — ревниво воскликнула Панкратьевна. — А ну их всех, гостям, поди, не больно интересно все это и слушать… Вот я вас сейчас холодным взваром угощу.
Она ушла за взваром, а Прохоров с Андреем Аверьяновичем встали из-за стола и стали прощаться, сославшись на то, что путь им предстоит еще дальний и сегодня засветло надо успеть в контору.
8
Вернувшись в город, Андрей Аверьянович еще раз внимательно просмотрел дело Кушелевича. Еще там, в горах, поинтересовался Андрей Аверьянович, далеко ли от места убийства Моргуна до пастбищ колхоза имени Кирова. Прохоров сказал, что хороший ходок, отлично знающий горные тропки, за два часа сможет «добежать» до пастбищ. Меньше, чем за два часа никак не добраться. «А если верхом?» — спросил Андрей Аверьянович. Прохоров ответил, что верхом еще дольше, потому что полдороги коня надо вести в поводу по крутякам и осыпям и разогнаться вообще там негде.
Пастухи колхоза имени Кирова засвидетельствовали, что после полудня Лузгин еще был у них на пастбище. «После полудня» — понятие растяжимое, следователь это понимал и не успокоился до тех пор, пока не допросил некоего Вано Курашвили, экспедитора, прибывшего в тот день из-за перевала, из Абхазии. Курашвили утверждал, что помнит, сколько было времени, когда они виделись с Лузгиным. Тот подряжался закупленное экспедитором масло поставить в селение Пслух.
Расстались они в два часа дня. Курашвили ориентировался во времени по часам, а не по солнцу.
Выходило, что в два часа пополудни Лузгин был еще на пастбищах колхоза Кирова, а убили Моргуна в три часа дня. Это время назвал Кушелевич и подтвердили медики. За час, уверял Прохоров, Лузгин при всем желании не мог с горных пастбищ «добежать» до места происшествия. То же сказал директор заповедника, ходивший теми тропами. Не было оснований и для предположения, что Лузгин склонил Курашвили дать неверные показания: они с тех пор не виделись.
Виктор Скибко и Владимир Кесян, приятели Моргуна и Лузгина, тоже в тот день находились в лесу. Скибко целый день торчал на лесосеке, его там видело несколько человек. Было алиби и у Владимира Кесяна. В полдень встретил его Филимонов возле кордона без ружья, с самодельной удочкой. Ушел он не вверх, а вниз по реке. В четыре часа дня, через час после убийства, видели Кесяна геологи, бившие свои шурфы в одной из щелей за хребтом, отделяющим Малую Лабу от Большой.