Свидетельство
Шрифт:
Позднее о молодом советнике говорили, что именно он спас население Будапешта от насильственного вывоза в фашистскую Германию.
Наутро Ласло Саларди, немного невыспавшийся после ночной канонады, но зато весело настроенный, отправился в город. Он шел пешком по Логодской улице, затем — через дымный, насквозь пробензиненный Туннель. Ласло ждал чего-то от этого утра, хотя и сам не знал — чего. Того ли, что люди станут в чем-то другими, по-другому будут выглядеть улицы…
Но улица была совершенно такой, как всегда. Спешили на работу люди. По набережной,
В этот ранний час улица бывала еще «чистой» — облав не устраивали. И все же Ласло чувствовал себя так, как если бы он шел в расставленную для него западню. Кто знает, удастся ли ему и сегодня вернуться домой. Банк не относился к числу военных предприятий первой категории, и, по правде говоря, Ласло полагалось явиться на призывной пункт сразу же после первого приказа о всеобщей мобилизации. Однако до сих пор ему как-то удавалось проходить сквозь оцепления с помощью бумажки о временной непригодности, выданной еще два года назад.
Цепной мост светился каким-то опаловым сиянием: туман начал таять, предметы и люди вновь обретали тени, в небе угадывалось солнце. В самом начале моста, уткнувшись лицом в жидкую дорожную грязь, лежал труп мужчины в линялом плаще. От пояса до головы тело было прикрыто листом коричневой упаковочной бумаги. «Последняя жертва!» — подумал Ласло и погрустнел. Только знал ли он сам отчего?.. Громыхающая по набережной автоколонна и этот убитый… «Ничего не изменилось!» — кольнуло Ласло в самое сердце… Прав Денеш: «Пока не вбит последний гвоздь в гробовую доску фашизма…»
Придя в банк, Ласло первым делом отправился в приемную нилашистского правительственного комиссара. Сюда положено было являться каждое утро всем двадцати шести «неблагонадежным». Бывшие члены профсоюза, социал-демократы, руководители отдела туризма и несколько человек из тех, что не умели держать язык за зубами, расписывались в списке у секретарши и расходились по местам — работать.
Госпожа Бодо уже восседала за своим столом. Она выглядела бледной, раздраженной, от глаз разбегались глубокие морщины.
— Вы что, плохо спали сегодня? — осторожно, чтобы за участием не почувствовалась насмешка, спросил Ласло. По этой даме вообще можно было судить о положении на фронте. Ласло вспомнил вдруг, как сияла она утром 16 октября! И как уверенно приняла она, член банковского совета нилашистской партии, руководство отделом, как по целым дням рассказывала о подвигах, совершенных ее мужем 15 октября.
О, какой героиней была она все эти три недели, минувшие со дня путча! И сам-то «вождь нации» ужинал у них, и какое новое «чудо-оружие» готовится у немцев… «По правде сказать, я и сама не знаю, что это за оружие, — еще позавчера объясняла она таинственно, — но мне точно известно, что в Печ отправили два вагона кабеля…» «Получайте свои два вагона кабеля!» — думал Ласло.
— Всю ночь глаз не сомкнула! — жалобно простонала Бодо. — А
— Я? Конечно! — соврал Ласло. — А у вас, верно, зуб болел?
— Зуб! — отмахнулась Бодо. — Неужели вы не слышали пальбы?
Ласло удивленно уставился на нее.
— Пальбы?
— Наших сильно потеснили на Алфёльде. Говорят, один русский танк ночью прорвался в город и дошел чуть ли не до больницы Иштвана.
— Ну, что вы! — усомнился Ласло. — Это какой-нибудь паникер слух пустил.
Он уже играл, словно заправский актер. И в такие минуты все как бы отступало на второй план — и одинокие думы, и ощущение смертельной опасности, и даже цели всей жизни.
— Увы, это не слухи! Мы с мужем всю ночь не спали. Людям нашего положения в такие минуты не легко! Но я сказала: пусть я — слабая женщина, но я не сделаю ни шагу назад. Лучше умру, сражаясь, вместе с моим четырнадцатилетним сыном на пороге своей квартиры!
— Гм, — произнес Ласло и, покачав головой, прошел к своему письменному столу. — Я не могу с вами согласиться. Геройствовать нужно в меру. Или вы считаете борьбу уже проигранной, если собираетесь умирать? И это вас я должен еще ободрять? Удивляюсь вам.
Бодо подняла на Ласло благодарный взгляд. Она уже успела забыть и великодушно простить себе, что всего три недели назад преспокойно выдала нилашистам своего «красного» сослуживца.
— Подумайте сами, — говорил Ласло. — О чем говорит обстановка на фронте? О том, что германское командование намерено сократить линию фронта, прежде простиравшуюся на три тысячи километров. Для чего? Чтобы на узком участке, а значит, с большим эффектом, ввести в действие свое новое оружие. Не так ли?
Бодо, задумчиво глядя прямо перед собой, ничего не ответила.
…Ведь если бы все это было не так, — коварно продолжал Ласло, — можно было бы подумать, что немецкая армия на всех фронтах бежит очертя голову. Верно?
— Верно, — согласилась Бодо.
— И я считаю вполне вероятным, что германское командование где-то на участке между Чехословакией и Балтийским морем, — Ласло подошел к карте на стене, — …вот здесь, видите, где линия фронта всего короче, начнет свою великую битву. Так не смешно ли будет умереть, как вы говорите, вместе с мужем и ребенком на пороге своей квартиры?
Кроме них, в кабинете работали еще четыре девушки. Согнувшись над пишущими машинками, они едва сдерживали смех. Четверть часа спустя Бодо объявила, что плохо себя чувствует и вынуждена уйти домой. Как только дверь за ней закрылась, девушки принялись хохотать. Они не слишком интересовались политикой, но в своей ненависти к Бодо были единодушны.
Ласло раздал работу, а сам забаррикадировался папками с документами. На специальном банковском бланке для протоколов Ласло изготовил удивительнейшее удостоверение, согласно которому он, Ласло Саларди, уроженец…, проживающий…, непригодный к военной службе (свидетельство, номер, дата), весьма ценный сотрудник банка, военного учреждения первой категории, и к тому же заместитель начальника группы противовоздушной обороны, имеет право на свободное передвижение по городу в любое время суток и на всемерное содействие ему всех гражданских и военных властей.