Свидетельство
Шрифт:
— А теперь… бегом марш!
Все это заняло не более трех минут.
Они торопливо прошли по длинному безлюдному коридору. С просторного двора видна была вся казарма — в ней не осталось ни единого окна. Над плацем танцевали лампочки, подвешенные на проволоке, будто угодившие в шторм кораблики. А вокруг бушевала, громыхала, тарахтела битва.
В такую минуту человек либо думает, что его вот сейчас настигнет смерть, и от одной этой мысли у него вообще отнимаются ноги, либо спешит как можно скорее добраться до ближайшего подъезда…
И вдруг они услышали крики, прорвавшиеся
— Послушай, а там что?
— По-моему, тюрьма, — отозвался Ласло.
Минута колебаний. В следующий миг они уже мчались вверх по лестнице. На счастье, снаружи, в скважине запертой двери, торчал ключ: «брат» Понграц перед самой бомбежкой приносил арестованным еду, а уходил, как видно, несколько поспешно. Дверь, будто толкаемая изнутри тугой пружиной, мгновенно распахнулась, едва не свалив Ласло с ног. Гонимый паническим страхом Янчи Киш не сбежал, а буквально скатился по лестнице, растянувшись на последней ступеньке во весь свой рост. Когда он попытался подняться, в конце коридора со страшным грохотом взорвались восемь отличных лимонок «брата» Тарьяна. Янчи Киш так и сел, оглушенный, окаменевший, словно утративший рассудок. Зато Шани Месарош сохранил хладнокровие и сообразительность. Одного мгновения ему было достаточно, чтобы оценить обстановку: лестница, коридор и двор безлюдны, Ласло и тот, другой, испуганно приникший к стене, — без оружия. Бежать! Бежать — и притом сейчас или никогда!
Словно железные обручи, припечатали Ласло к стене две жилистые руки.
— Хватай другого! — крикнул Шани своему перепуганному дружку. — И тащи сюда, теперь их запрем туда.
Не успел парнишка-писарь опомниться, как угодил в объятия Киша.
В первую секунду Ласло не знал, хохотать ему или орать от ярости. Но пока к нему возвратился дар речи, он уже успел обдумать создавшееся положение: сейчас эти верзилы запрут их, а сами бросятся бежать и угодят прямо в лапы часовых при входе.
— Да отпусти ты! Я же вызволить вас хочу отсюда.
Объятия мрачного черноволосого гиганта немного ослабли.
— Не понимаешь, что ли? Выведу я вас отсюда. Только не теряйте понапрасну время.
— Как ты нас выведешь? — спросил черный и снова навалился на Ласло.
— Как, как! По настоящим документам.
— А если обманешь?
— Мои бумаги в плаще, в левом кармане, — прохрипел Ласло. — Достань. Если обману, так и мне без них не выбраться. Только быстрее, а то проколупаемся тут…
Шани запустил одну руку в карман ласловского дождевика, достал бланки документов и отпустил Ласло.
— Пошли на второй этаж, там спокойнее.
Прислонив бланки к трясущейся мелкой дрожью стене, они заполнили два «белых билета».
— Напишу: негодны по слабоумию, — объявил Ласло, ощупывая все еще нывшую после объятий силача руку. Он шутил, а у самого под ложечкой посасывало: он всерьез боялся за исход этой авантюры.
В здании казармы по-прежнему не чувствовалось и малейших признаков жизни. В грохоте бури нилашистам, к счастью, было
Повеселев, — на каждого по «белому билету» в кармане! — все четверо заспешили к выходу.
Под аркой ворот, возле сторожевой будки, стоял единственный часовой, спрятавшийся за выступ стены. Рядовой солдатик с нилашистской повязкой на рукаве с радостью отдал бы десять лет жизни любому, кто хоть на часок сократил бы время его военной службы! Четверо предъявили «белые билеты». Солдат изумленно уставился на них.
— И вы хотите идти сейчас? Обождите хоть; пока они утихомирятся.
Ласло махнул рукой.
— Кому мы нужны, порох на нас изводить!
Все же кровоподтеки на лице у обоих грузчиков показались часовому подозрительными.
— Где это вас так отделали? — спросил он.
— В блиндаже сидели в Крепости, а перекрытие рухнуло… Две тетечки так и остались там навечно. У одной такие же добрые, грустные глаза, как у тебя, брат, — сочувственно поглядел на солдатика Шани. — Не матушка твоя, случаем? Капосташ фамилия…
Часовой покачал головой:
— Нет, мы из Лайошмиже. А народу нонче тьма гибнет, — дрожа всем телом, поддакнул он. — Тьма, черт бы все это побрал!..
То ползком, то короткими перебежками от ворот до ворот они пробирались вдоль безлюдной Главной улицы.
На площади Марии мальчишка-писарь простился и пошел наверх, в Крепость.
— Смотри, будь осторожнее! — предостерег его Ласло. — Только надежным людям давай бумаги. И только по одному. А то влипнешь.
Еще не прошло и двенадцати часов с момента, когда он сказал себе: бороться, хотя бы в одиночку! И вот их уже трое! А эти двое новеньких, видно, крепкие парни. И, вероятно, не очень дружны с нилашистами. Только теперь он разглядел их поближе, основательней.
— Не встречались мы где-нибудь раньше?
Грузчики пожали плечами — не помнили. Потом рассказали, как они угодили в когти нилашистам.
— Домой вам нельзя, — сделал вывод Ласло. — Там наверняка будут искать. Может, к знакомым?
Ребята переглянулись. Янош предложил:
— К Манци если?
— Не знаю, кто эта Манци, — покачал головой Ласло, — но что и там вас будут искать, это точно. Как вы считаете?
Шани Месарош кивнул.
— Наверное. В доме-то у нас знают, что я к ней хожу. По крайней мере, дворник знает.
— А других знакомых у вас нет?
Грузчики подумали, покачали головой.
— Ну тогда идемте пока ко мне, а там видно будет.
— А я тебя на чердаке запереть хотел! — покрутил головой Месарош. — Такого-то славного парня!
Все трое дружно посмеялись: за эти два часа, что пробирались по городу под непрерывным огнем, они многое узнали друг о друге — а кое-что простили взаимно.
— Ладно, пошли, — скомандовал Ласло.
Самолеты гудели теперь немного дальше; удалился на несколько улиц и осколочный дождь от зенитных снарядов. Однако стоило трем беглецам тронуться с места — снова страшный вой. Плюхнулись все трое на брюхо. С грохотом землетрясения мина врезалась точнехонько под арку ворот, где они только что стояли и мирно беседовали.