Свингующие пары
Шрифт:
Это консульство, если я не ошибаюсь,сказал я.
Совершенно верно, сказал он,и добавил.
А я консул,добавил он.
Я, откинувшись в кресле-качалке, откинулся, и, чувствуя себя в бане, приподнял стакан, стараясь смотреть ему в глаза. Так принято.
Если вам тяжело смотреть мне в глаза, не смотрите,сказал он.
Я не буду считать это невежливостью, у меня тяжелый взгляд,сказал он.
Да нет, все дело в том,
Вот как,сказал он.
Налил еще, поставил бутылку на стол, и посмотрел на меня внимательно. В этом не было ничего от игры в гляделки и тяжелого мужского соревнования, когда два существа с яйцами выясняют, у кого из них они больше весят. Он просто изучил мой взгляд. Кивнул.
У вас действительно тяжелый взгляд,сказал он.
Как удивительно,сказал он.
Первый раз такое встречаю,сказал он.
Потому он у меня и блуждает все время, а не из-за лживой душонки,сказал я.
Ха-ха,сказал я.
Он не рассмеялся этой оговорке, припасенной мной для отсутствующей жены. Молча пригубил. Я понял вдруг, что приберегаю для себя Алису даже на случай, когда ее нет рядом. Интересно, в какой комнате она сейчас, подумал я. В одном из криков, донесшихся до нас, мне почудился голос жены. А может быть, это ветер воет, подумал я, глядя в окно. Погода портилась. Но дом, – словно выхваченный сверху, – оставался в столпе света, хоть парк уже погрузился в сумрак начинающейся пыльной бури, предвестницы дождя.
Удивительно, да, сказал он.
Простите,сказал я.
Только на таких вечерах люди разговаривают друг с другом, вкладывая в слова прямой их смысл,сказал он.
Никаких намеков, двойного дна,сказал он.
Совсем как в детстве,сказал он.
Большой дом, переполненный детьми,сказал я.
Именно,сказал он.
Только дети выросли,сказал он.
Я выпил, потому что мне нечего было сказать. Но молчать было бы невежливо. Так что я сказал:
Та девушка, что встречала нас,сказал я.
Я почему-то решил, что она ваша жена,сказал я и поймал его внимательный взгляд… будто я удивил его чем-то, но не бестактностью, а проницательностью. Наверняка он трахает свою горничную, подумал я.
Нет, это всего лишь горничная,сказал он, и, легко поставив стакан, поднялся, чуть наклонив голову из-за низкого потолка. Сказал сверху.
И демте, я познакомлю вас со своей женой,сказал он.
Двигался он очень легко, и все в нем выдавало – не зря я вспомнил фильм, – профессионального танцора. Ничего удивительного, впрочем. Все латиноамериканские консулы должны увлекаться свингом и танго, подумал я, мысленно рассмеявшись. Но не без зависти. Он был старше меня лет на десять, совершенно очевидно. Красивые черные волосы с сединой, – я бы не удивился если бы узнал, что она искуственная, – уложенные чуть небрежно, глубокие, черные глаза, взгляд чуть снизу, как если бы он прикрывался бровями, как боксер – плечом в стойке. Движения матадора, настоящего: ничего лишнего, все по делу, и каждый раз с максимальной эффективностью. При этом он был явно полным, и, – будь я пристрастным, – напоминал отчасти фигурой Санчо Пансо. При этом двигался он, как король. Ну, или как животное. Бездумно и идеально точно. Если он делал два шага, то он делал два шага. Он не совершал кучу бессмысленных движений, как я. Мне, чтобы пройти два шага, надо было ступить вперед, качнуться вбок, отступить, похлопать себя по бедрам с обескураженным видом – не забыл ли чего, – оглянуться, наклониться, снова нырнуть вперед. Он не суетился. Так что я чуть отстал от него, и когда ввалился в комнату, – где он терпеливо и грациозно дожидался меня, чуть склонив голову – уже готов был увидеть что-то… Не совсем обычное?
Вполне возможно, она будет рослой красавицей в платье для танго, подумал я.
Невысокой, полной латиноамериканкой с широкими бедрами Сальмы Хаек и взглядом Фриды.
Полной русоволосой москвичкой, вывезенной в качестве трофея из пятилетней командировки в Россию.
Излишне смуглой, цыганистого типа, низкорослой ведьмочкой в браслетах и пестрых тряпках.
Перебирая варианты, – как терпеливый новообращенный мусульманин четки, – я разыскал взглядом в пяти раскрытых дверях ту, в которой виднелся его терпеливый профиль, и направился туда. На широкой кровати, привязанная руками к спинке, лежала она. Как бы мне описать ее? Вполне возможно, что я бы мог сделать это, ведь я внимательно разглядел каждую черточку лица и тела.
Ведь то была женщина, изменившая мою жизнь.
Но это не больше, чем ложная память.
Никто, знал я, – и знаю сейчас, – не придает никакого значения встречам, которые меняют судьбу. Ведь во время встречи ты об ее значении и не подозреваешь. Так что я лишь раз окинул женщину взглядом, словно ведром воды окатил. Довольно крупная, судя по всему – я не мог понять точно, потому что она лежала, – с красивыми, чуть полными, ногами… чуть полными в бедрах, но недостаточно массивными, чтобы это выглядело некрасиво.
Она действительно напоминала танцовщицу.
Еще она напоминала рослую красавицу в платье для танго. Красавица, снявшая это платье, да позабывшая его где-то.
Было в ней что-то и от невысокой, полной латиноамериканки с широкими бедрами.
И она отчаянно смахивала на русоволосую москвичку, вывезенную в качестве трофея из пятилетней командировки в Россию мужем-латиноамериканцем.
Руки у Лиды были вытянуты за голову и прижаты друг к другу, обмотаны полотенцем, и привязаны к кованой спинке кровати – роскошь винтажа, машинально отметил я, – и она была совершенно голой. Мне бросалось в глаза, что промежность не выбрита полностью, как почти у всех женщин, наслаждавшихся сейчас в доме.
Он сказал ей что-то на своем непонятном для меня испанском, который я учил в школе, но который разительно отличался от его жесткого аргентинского говора. Она ответила мягко, словно бы на другом языке. Хотя, конечно, это был все тот же. Я глядел на них, не понимая. Он кивнул мне коротко, как если бы я пришел к нему сказать, что на рассвете его расстреляют, и у него есть час написать завещание и принять причастие.
Уверен, наше знакомство будет продолжено,сказал он.