Свинпет

Пушной Валерий

Как хорошо жилось в своем городе, не ценила, дуреха, что имела, в кафе ходила, как к себе домой. Люди на улицах порой даже надоедали повсеместной сутолокой, а теперь хоть бы одним глазком снова очутиться в этой суматохе. С радостью бы ринулась в толпу и с удовольствием глотала бы любые недовольства в свой адрес за то, что кому-то оттоптала ноги, кого-то зацепила локтем, кому-то пересекла дорогу. Казалось, это так близко, совсем рядом, стоит только протянуть руку — и вот оно, надо только вырваться из этих стен — и все вернется на круги своя, и снова засосет суета родного города. Однако это только казалось. Действительность же была совсем иной.

Уму

непостижимо, все шиворот-навыворот. Посоветоваться не с кем. Хоть бы Катюха не залетела с каким-нибудь яблоком. И не предупредишь. Но ведь должны ж ребята сообразить, что к чему.

Карюха снова заскрипела зубами. Она была уверена, что приятели не оставят ее тут, обязательно попытаются вытащить, однако совсем не представляла, что происходит за дверью и сколько таких дверей здесь и какая ведет к выходу. В этом городе они все чужие, как иностранцы, никто не поможет, ребятам придется самим искать выход из положения, и в этом ничего хорошего не было, лишь усложнялась задача. Дремучий, скверный, отвратный город. Даже верится с трудом, что все это реальность. Как будто на другой планете.

Откуда-то из прошлого слабо донеслась печальная музыка, напоминающая марш «Прощание славянки», и крики улетающих птиц. Кстати, в городе она не слышала музыки птиц, нет, птицы, конечно, были, но не было музыки, сейчас это неприятно поразило, кольнуло в сердце, отдало под ребрами. Мир, бесспорно, разломился надвое: на ее прошлый мир, понятный и близкий ей, и чужой настоящий, который появился, как вытяжка, экстракт из далеких мрачных миров.

Будто взмах волшебной палочки перенес людей из светлой понятной жизни в нелепую и запутанную, где несчастные и обездоленные не становятся королевами, а золушки не становятся невестами принцев, зато злодеи неизменно остаются гадами ползучими. Здесь, в этом городе-экстракте, невозможны иные метаморфозы, потому что здесь происходит нечто необъяснимое. Когда нечто не поддается логическому объяснению, а любое иное объяснение заводит еще дальше в тупик, тогда выскребаешь из закоулков памяти похожие случаи, чтобы их сопоставить, но если сравнивать не с чем — приходит бессилие.

Где, у каких конюшен толкли копытами землю лошади судеб человеческих, когда взваливали на свои крупы судьбы, чтобы развезти людям? Никто не знает. Где встретить этих лошадей, чтобы вернуть судьбу, доставшуюся случайно, и поменять на иную, в которой нет непонятного города с перевертышами? Тоже никто не знает. Но в таком случае приходится либо мириться, либо бунтовать.

Карюха примяла щекой маленькую подушку:

— Как называется город? На въезде нет никаких указателей. Все глаза проглядели. Пытались узнать у местных жителей, но все бесполезно. Головы сломали, куда попали.

— Свинпет, — назвала Анька. — Это известный город. Жители гордятся им. Никакая сила не заставит их покинуть его. Ты можешь стать горожанкой, если захочешь, как захотела Сашка, но тогда, прежде всего, тебе надо оставить мысль о побеге. И согласиться с лечением. Впрочем, по глазам вижу, ты не откажешься от побега. Тогда не забудь обо мне, я — с тобой.

— Живу недалеко, но никогда не слыхала такого названия, — задумчиво прикусила губу Карюха, ей с трудом давался смысл Анькиных слов, и все потому, что эти слова вызывали отторжение, как и многие утверждения, услышанные от Сашки.

— Много в жизни непознанного, — расплывчато прогнусавила Анька и отвела глаза.

Эта фраза покоробила Карюху, слишком много было неопределенности вокруг нее теперь. Но наперед ничего знать

нельзя. На некоторые вопросы она получила ответы от Сашки, однако вопросов не убавилось, напротив, появились новые. Неплохо было бы от Аньки больше узнать о Свинпете, только сейчас не это было главным. Впрочем, никто не ведает, что в жизни первостепенное. И это хорошо, иначе бились бы головами о стену, оставляя на ней свои мозги. Хотя, как знать, может, именно тогда раздолбили бы непостижимое нагромождение и увидели, что за ним.

Карюха отвернула лицо от Аньки и больше ни о чем не спрашивала, понимала, что на ключевое ответов все равно не получит, а мелочи ее больше не интересовали, по крайней мере, в данный момент.

Опять неслышно открылась дверь и неслышно вошла Сашка. Карюха вздрогнула от ее голоса, потому что после шепота, который исходил от Аньки, голос Сашки показался особенно резким, безжалостно разорвавшим тишину, хотя на самом деле голос был обычным, спокойным и ровным:

— Время ужина.

Карюха приподнялась на локтях. Опять по глазам ударила пестрота стен и потолка. Лучи солнца били сквозь окно жаром, невесть откуда возникшая на стекле со стороны улицы муха вяло вспять ползла по нему, жирная, разъевшаяся на дармовых уличных харчах, ленивая, самодовольная и беспечная, пятном тени бороздила шершавую поверхность боковой стены. Добралась до открытой форточки, апатично принюхалась, суча передними ногами, ее явно не устроили запахи из палаты, заелась, обрюзглая. Сонно развела тяжелые крылья и грузно отпрянула от стекла, расчертила зигзагами воздух, летая задом, а затем исчезла за уступом стены.

Муха была вольна в выборе, никто ее не удерживал на стекле. Она могла бы и дальше пятиться, могла бы влететь в форточку и слиться на стене со своей тенью, но она выбрала свободный полет.

И Карюха в этот миг позавидовала ей, даже не обратив внимания, что и мухи в этом городе передвигаются нетрадиционно.

Стоило Сашке появиться из-за красной двери, поправляя тонкими красивыми пальцами длинные, чуть-чуть вьющиеся на висках, русые волосы, как Анька всполошилась, мигом перевоплощаясь. Вобрала в себя намечающееся брюшко, поджала ноги с мускулистыми бедрами, кожа на ягодицах натянулась, заблестела в лучах из окна, и затараторила запутанными фразами:

— Я видела, черти пишут послание, — вперилась она в Сашку. — Ты когда-нибудь видела чертей? А клопов? Ты думаешь, тут нет клопов? Все давно забыли о клопах, между тем клопы затаились везде. Отвратительные насекомые. Однако нет более отвратительных тварей, чем собаки. Собачьи морды рыщут в тумане. Но им не спрятаться в тумане, им нигде не спрятаться. Ветеринарная служба не дремлет, ветеринарной службе всегда надо быть начеку.

Сашка легкой походкой, как будто не наступала на пол, а всего лишь перебирала ногами в воздухе, прошла мимо одинаковых с потускневшими спинками кроватей к залитому солнцем окну.

Краска на подоконнике была в мелкой сеточке трещин, выцвела под яркими лучами, требовала обновления. Открытая форточка не прибавляла свежести в палату, прохладе неоткуда было взяться, лишь громче доносился шум с улицы и тянуло непонятным запахом.

Карюха легла набок, наблюдая за Сашкой. Ничего перевернутого, обыкновенная. Может быть, излишне худа, но, с другой стороны, и сама она недалеко ушла от Сашки. В них даже есть нечто схожее, несмотря на некоторую разницу в возрасте. У обеих тонкие руки с бархатной чистой кожей, стройные тела без малейших жировых отложений, точеные, словно выписанные хорошим классическим художником, ноги.