Свисток
Шрифт:
На тренировках меня выводил из себя Петер Бригель, звезда «Вероны». Мы делились на две команды А и Б. Петер играл вяло, словно сицилианец, которого оторвали от его сиесты. С ним мы постоянно проигрывали команде Б.
– Откуда вдруг у Петера эта медлительность? – спросил я у Магата.
– Он обнаглел! – Феликс тоже заметил это. – Ты присмотрись к нему. Его мысли направлены на все что угодно, кроме соперников. Как будто его тут и вовсе нет. Из него словно выпустили воздух.
Этот бедолага слишком привык к Италии, к определенным нагрузкам и тренировкам. Правда, затем
В сравнении с первенством мира 1982 года в Испании чемпионат-86 в Мексике был для нас правильно и четко спланированным предприятием. Прояви одна из ключевых фигур, а именно Франц Беккенбауэр, свое суверенное превосходство в большей степени, все было бы просто отлично.
В его основательных профессиональных знаниях, тонком чутье и интуиции я убежден точно так же, как и Герман Нойбергер, президент НФС. Бесспорна заслуга Беккенбауэра в том, что падению престижа нашего футбола был положен конец, начался снова его рост, но в Мексике огромный груз ответственности почти задавил Франца. Быть может, поэтому он был таким раздражительным, легко взрывался и сеял обиды вокруг себя. Во время одной из пресс-конференций его попросили прокомментировать уход Литтбарски и Фёрстера во французские клубы. И тут у него вырвалось весьма бестактное утверждение: «В бундеслиге остается только хлам». Другой дипломатический промах: «С этой командой мы никогда не станем чемпионами мира».
После этих оплеух команде он собирал всех игроков, чтобы храбро извиниться. Я всматривался в него, понимал, что он не хотел говорить таких сердитых вещей, и не мог не смеяться.
«Что ты так глупо вытаращился на меня! – злился он. – Мы друг друга уже поняли».
Он знал, что со времени сборов в тренировочном лагере Кайзерау я критически отношусь к его методам руководства. Франц отобрал 26 игроков, для сборной нужны были 22. Конечно, появилась почва для трений. Опытный руководитель должен был бы обсудить возможные психологические последствия такой ситуации с ветеранами команды, такими как Феликс Магат или Карл-Хайнц Румменигге. Может быть, достаточно было вспомнить о своем игровом опыте.
Ясный, умный, подсказанный опытом ответ был бы очевиден: почти невозможно, по крайней мере, безумно трудно проработать 14 дней с 26 игроками и после этого краткого курса отсеять четырех человек… Разумеется, настроение в тренировочном лагере неизбежно было скверным. В само сознание проник яд: было ясно, что из 26 человек на сто процентов могут быть уверены в своих позициях 15, остальные 11 ждали, страдая от неопределенности и нетерпения, испытывая взаимное недоверие. Меня это затронуло тоже. В тренировочной игре с Голландией в Дортмунде вместо меня должен был играть Ули Штайн.
У нас произошел спор с Францем.
– С моей точки зрения, в Мексику должна ехать непременно хорошо сыгранная команда.
– Это верно. И тем не менее я должен попробовать новых игроков. Проверить их, – упорствовал Франц.
– А не поздно ли это делать? Ты должен был думать раньше.
– У меня не было выбора, Тони. Думаю, что все еще возможно. Каждый из выбранных
– Скажи мне честно, Франц, он оказывает на тебя нажим? – допытывался я.
– Нет. Считаю, что обсуждать больше нечего. Кроме того, решения тут принимаю я.
– Это правильно, Франц. И все-таки, я думаю, нужно бы дать основному составу притереться друг к другу. Я должен четко взаимодействовать со свободным защитником. В интересах команды и также в моих интересах обязательно сыграть минимум один тайм с новым либеро в Дортмунде.
– Ты упрям, – разозлился Франц. – Штайн получит свой шанс, чтобы подтвердить, что он – надежный второй номер, и хватит об этом. Решения принимаю я, а не ты. А команда сыграется. До сих пор так и делалось.
Через несколько недель в Мексике он вовсю расхваливал отлично сыгранную французскую команду. Словом, мои аргументы были не такими уж бессмысленными. Но возможность осуществить его решение предоставил ему я сам. Моя маленькая дочь оказалась с воспалением легких в больнице, и второй тренер Кёппель отпустил меня со сборов. Франц резко критиковал мою отлучку. Более того, он попытался использовать болезнь дочери и мои хлопоты как повод, чтобы «освободить» меня от игры с Голландией и поставить Штайна. Неуклюжая и пустая отговорка. Дискуссия о решающем, на мой взгляд, значении сыгранной команды и ее подготовке вспыхнула вновь.
Об этом я весьма «легкомысленно» поведал прессе, что дало Францу повод прочесть мне позднее перед всей командой нотацию: «Если здесь тебе не нравится, отправляйся домой». В конце концов мне именно это и захотелось сделать.
После этого Герман Нойбергер связался с Рюдигером Шмитцем. Рюдигер приехал повидаться со мной. Он смог убедить меня, что мой уход был бы глупостью – и для меня и для команды. О моем решении первым узнал Беккенбауэр.
– Я еду, – сказал я.
– Куда же? – был его вопрос.
– В Мексику, на чемпионат.
– Да, но скажи, куда же ты мог поехать еще?
– Домой, ты прекрасно знаешь…
– Ты с ума сошел! – засмеялся он, явно стараясь разрядить напряженность. – Я никогда не хотел избавиться от тебя, Тони. У меня и в мыслях этого не могло быть.
Эти виляния были неприятны. Мне недоставало определенности и постоянства. Если бы Беккенбауэр и в Мексике оставался таким же строгим, каким он был со мною в Кайзерау! Мы избежали бы многих срывов. До сегодняшнего дня ему все еще не удалось полное превращение из игрока в тренера.
«Франц может завязать мне глаза, поставить перед стометровой пропастью и потребовать шаг за шагом идти к краю обрыва. И я рискну. Насколько я ему доверяю. Я пойду за ним в огонь и в воду», – так я говорил в одном из прежних интервью.
Я и дальше буду слепо доверять Беккенбауэру, но при этом возьму с собой маленький радиоприемник, на который в последний момент кто-нибудь сможет передать мне «Стоп!»…
Нет, в действительности я совсем так, не думаю. Я только желаю, чтобы пропасть была глубиною не сто, а, скажем, полметра.