Свиток благоволения
Шрифт:
– И какого рода смуту ты разводишь?
Последовало полминуты молчания.
– Политическую.
– Что это за политика?
– Я умею говорить по-английски.
– Определенно умеешь! – рассмеялась Диана, и напряжение, повисшее между ними, несколько поуменьшилось. – Не очень-то многие из моих друзей могут так же хорошо говорить по-английски, как ты. И с каких это пор знание английского стало преступлением?
Он впервые улыбнулся ей. Щедрой улыбкой.
– Как хотелось бы, чтобы ты засмеялась снова, – сказал он. –
Диана чувствовала на себе его пронизывающий взгляд.
– Когда ты смеешься, ты, однако…
– Что я?..
Ее поспешность ему не понравилась.
– Когда ты смеешься, ты становишься какой-то особенной. – На этот раз в его голосе слышалась резкость.
– Благодарю… тебя. – Его замечание показалось столь неожиданным, что она проговорила последние слова запинаясь.
– Я слышал, что твоя мать была китаянкой, а отец – англичанин. Это правда?
Она кивнула.
– Ты не похожа на китаянку. И все же в тебе есть что-то восточное.
Она взглянула на него, с облегчением отметив, что на сей раз улыбка, похоже, надолго пристала к его губам.
– Ты упомянул трудовой лагерь. Не можешь ли рассказать мне… я хочу сказать, если тебе это не неприятно, то есть…
Но ему было неприятно. Он отвел взгляд, а затем посмотрел на нее. Так повторилось несколько раз, пока он не заговорил:
– Я родился в Ухани, – с неохотой начал он. – Мой отец был режиссером местной программы телевизионных новостей. А мать – педиатром.
– Другими словами, интеллигенция.
Не стоило ей произносить это слово: улыбка тут же исчезла, и вновь появился тот же настороженный взгляд.
– Странно, что тебе нравится употреблять этот ярлык. Я считал, что только мы, китайцы, обожаем это занятие. – Он, словно раздражаясь, быстрым жестом откинул волосы со лба.
У него были странные волосы. Его крупная голова будто существовала отдельно от прически, а челка начиналась не надо лбом, а слева, где-то над ухом, так что вся прядь, как крыло, простиралась направо через голову и частично спадала на лоб. Это была дань той моде, которую когда-то культивировали бисексуальные поп-звезды, – единственная неестественная «бесполая» деталь в его почти идеальной мужской внешности. Опять наступило молчание. Но через некоторое время он снова заговорил:
– Сельчане говорят, что ты приехала захоронить останки матери.
– Да. – Ей не хотелось сейчас говорить на эту тему. – Ты сказал, твои родители были в лагере…
– Сказал.
– Ну и?..
– Что «ну»?
– Почему они оказались в лагере?
Как обычно, ему понадобилось время на обдумывание вопроса.
– Я учился в средней школе. Мои сестры – тоже. Партработники заставили нас письменно раскритиковать своих родителей. Ты считаешь, что это ужасно?
– Вовсе нет! У нас сейчас многое известно о «культурной революции». На вас, должно быть, оказывали сильнейшее
– Не припомню, чтоб на меня давили. – В его голосе послышались нотки пренебрежения. – Я помню, что когда мы резко критиковали мать или отца, партийные кадры нас хвалили.
Он приподнялся, затем встал и замер со сложенными на груди руками, глядя с холма вниз. Диане было неловко. Мгновение назад он коснулся таких важных вопросов, которые застрянут в мозгу, как колючки в плоти, на всю жизнь… А еще ей подумалось, что у него самая красивая и атлетичная фигура из всех, что ей доводилось видеть…
Чан Пин оглянулся:
– Ты что?
– Ничего. Я… ладно, продолжай.
– Ты вроде вскрикнула. Как будто на что-то рассердилась.
– Я рассердилась сама на себя, вот и все. Пожалуйста, продолжай.
Он дважды стукнул кулаком по земле.
– Состоялся суд. Наши обличения стали… превратились в свидетельские показания. И поэтому наших родителей сослали в трудовой лагерь.
– Понимаю. Извини меня.
– Впоследствии моего отца реабилитировали. Он снова работает. А мать… – Он опять стукнул кулаком по земле, украдкой взглянул на небо и потом опять на Диану. – Сейчас она здесь, в нескольких метрах отсюда. – Он ударил себя по лбу. – А все из-за тех слов, которые я написал, чтобы заслужить поощрение партократов.
– Ты всерьез этому веришь? Если бы ты не сделал это, они нашли бы кого-нибудь другого, кто написал бы… например, пациента твоей матери, который заявил бы, что она цитировала Конфуция или что-нибудь еще в этом роде.
Он задумчиво посмотрел ей в глаза, на дне которых светились печаль и глубокое сочувствие. Диана видела, что он страдает, и ощущала, как симпатия буквально разливается в ней. Он совершил ошибку, но он и раскаялся в ней. Вот за это он ей особенно нравился.
– Что произошло потом? – спросила она.
– Я решил стать образцовым студентом, – с неохотой ответил он. – Чтобы обезопасить себя.
– Не понимаю как?
– Все китайцы понимают, что новая «культурная революция» к ним ближе, чем вот эта травинка к моему языку. – Он с отвращением взглянул на травинку и отбросил ее. – Я хотел надежной работы. Поэтому прежде всего мне надо было получить хорошее образование.
– Тебе это удалось?
– Да. – Похоже, ему не хотелось развивать эту тему.
– Но ты оказался здесь! Что же произошло?
И тут наступила самая длинная пауза. Когда она закончилась, он сказал лишь:
– Я не знаю. Мне тревожно. Часто я не могу спать по ночам.
Диану осенило:
– Ты не расхаживаешь ли по деревне, когда тебя мучает бессонница?
Ответа не последовало.
Снова повисло невыносимо долгое молчание.
– Может быть… – наконец произнес он.
– Но… почему? Ведь дождь лил, как из ведра… – Она почти злилась на его поведение, совсем как мать, готовая отчитать непослушного сына.