Свиток фараона
Шрифт:
— Зачем ты тогда вышла замуж за Али ибн аль-Хусейна. Почему? — Поняв, что Халима не хочет отвечать, Омар поднялся и сел рядом с ней, чтобы она не смогла избежать его взгляда.
— Почему, Халима?
— Ты действительно хочешь это знать?
— Ты должна мне сказать, Халима!
— Но ты не станешь счастливее…
— Я не буду страдать больше, чем страдаю теперь.
И тут Халима задрала рукав галабии Омара, так что показался шрам от ожога. Она нежно прижалась к нему щекой и начала, запинаясь, словно обдумывая каждое слово, говорить.
— Я не знаю, задумывался ли ты над тем, что произошло тогда в эль-Курне…
— О чем ты, Халима?
— Я говорю об этом! — Она дотронулась
Омар сглотнул слюну и ответил:
— Я знаю это, Халима. Этот вопрос не оставлял меня в покое. И однажды мне на помощь пришел случай. Я услышал шум точильного камня, это был единственный звук, который долетал ко мне в гробницу. Поэтому я искал ее в радиусе нескольких десятков метров и наткнулся на дом твоего отца. Для меня это стало шоком.
— И что ты думаешь обо мне?
Омар пожал плечами и отвернулся.
— Честно говоря, я не могу связать все это воедино. И прежде всего я не понимаю, какую роль ты играла в этом.
— А сегодня?
— Сегодня? И сегодня все остается по-прежнему. Тот факт, что ты вышла замуж за аль-Хусейна, ничуть не проясняет дела, понимаешь?
Словно опасаясь злого слова, Халима нежно прикрыла левой рукой рот Омара.
— Не говори больше, любимый мой! — умоляюще произнесла она. — Я все тебе объясню. Но ты должен поверить мне, пообещай!
Некоторое время они молча сидели друг подле друга, потом Халима робко продолжила:
— Юсуф, мой отец, был уважаемым человеком в Абд эль-Курне. Он очень гордился тем, что родился египтянином, и эта гордость сделала его известным за пределами нашей деревни. Юсуф был единственным, кто сопротивлялся надменным британцам, которые чувствовали себя хозяевами в нашей стране. Я любила отца, потому что он вел себя подобным образом. И заметила слишком поздно, что его все больше стали окружать какие-то сомнительные личности — бездельники и пустословы. Они, с пафосом произнося речи, требовали, чтобы Египет стал новым, свободным, самостоятельным государством. При этом все чаще звучало слово «Тадаман». Я не знала, что оно означает, и спросила об этом отца. Он объяснил мне, что это название организации египетских патриотов, которые поставили себе целью освобождение страны. Их отличительным знаком стала кошка, то самое животное, которое обладает тайными силами, может видеть в темноте и исцелять. Потом он прижал меня к своей груди, нежно погладил по волосам и сказал тоном, который противоречил его поведению: «Никогда не произноси этого слова вслух, предатели должны умереть». Потом стали пропадать люди, египтяне и иностранцы, о которых мой отец, если о них заходила речь, отзывался как о врагах страны и говорил, что они понесли заслуженное наказание. На мой вопрос, какое же наказание грозит врагам Египта, отец ответил, что их замуровали живьем в старые гробницы времен фараонов. Холодность, с которой Юсуф рассказывал об этих подробностях, очень испугала меня. С того дня я начала презирать отца. Ты встретился с «Тадаманом» абсолютно случайно. Юсуф посчитал тебя шпионом британцев. В «Тадамане» с самого начала не поверили, что профессор хочет купить в Луксоре антикварные вещи. Они видели в нем агента британских служб, который хотел раскрыть организацию египетских националистов, поэтому решили убить профессора, его жену и слугу.
Сначала им в лапы попался ты. Это было не запланировано, просто так получилось. А у меня кровь в жилах застыла, когда они притащили тебя ночью и бросили в гробницу. Я тебя сразу узнала и совсем отчаялась. Как мне было тебе помочь? Юсуф не знал пощады, если речь шла об интересах «Тадамана». Понимая, что тебе суждено умереть от голода в этой дыре, я попыталась уговорить отца. Можно даже сказать, что я выторговала у него твою жизнь. Это была нечестная сделка, но главное — ты остался в живых.
— Нечестная сделка? Как это понимать, Халима? — Омар заметил беспокойство в глазах женщины: ей тяжело было сказать правду любимому человеку.
— Ты не догадываешься, какую цену запросил отец за твое спасение?
Омар испугался.
— Я догадываюсь, — чуть слышно ответил он.
А Халима снова продолжила:
— Среди товарищей моего отца был один, который отличался особой решительностью и жестокостью, — Али ибн аль-Хусейн. Хотя я была почти еще ребенком, он положил на меня глаз. Он захотел взять меня в жены, и Юсуф пообещал меня ему. Но я отказывалась с решимостью шестнадцатилетней. Я угрожала, что расцарапаю ему лицо, если он только приблизится ко мне, убегу при первой возможности и никогда больше не вернусь. Так я не подпускала аль-Хусейна слишком близко. Когда я не увидела другого способа освободить тебя, я дала обещание, что выйду замуж за аль-Хусейна. И тебя выпустили…
Халима потупилась. Она стеснялась смотреть Омару в глаза и не могла видеть его слез, слез отчаянной злости, из-за которых очертания комнаты расплывались, как горизонт в раскаленный полдень. Омар, словно ребенок, начал громко и безудержно всхлипывать, а затем и вовсе дал волю слезам. Совершенно отчаявшись, юноша вдруг подумал, что Халима рассказала эту историю, чтобы выкрутиться из затруднительного положения. Но чем дольше продолжалось ее растерянное молчание, тем отчетливее он осознавал, что она поведала ему правду. И его дикое, безудержное разочарование смешалось с одним желанием — отомстить аль-Хусейну. «Рано или поздно я убью этого типа!» — эта мысль вертелась у него в голове, пока он не закричал:
— Я убью его, я убью его!
Халима прижала голову Омара к груди, чтобы заглушить этот крик, и стала гладить его по спине. Через какое-то время его всхлипывания сменились отрадным спокойствием, затухли, как огонь в лампаде с ворванью.
Сквозь одежду он чувствовал тепло ее тела, в нем постепенно разгоралась страсть, и наконец Омара обуяла жажда обладания любимой. Он хотел любить Халиму здесь и сейчас, несмотря на непристойность ситуации. Омар желал одного — чтобы Халима принадлежала лишь ему, и никому больше. Она была самой большой его любовью, его жизнью, и он не хотел даже думать, что в следующее мгновение она вдруг встанет и пойдет к этому аль-Хусейну. Если она так поступит, значит, отныне он не будет видеть смысла в жизни.
Но прежде чем Омар успел так подумать, он почувствовал, как Халима взяла его руку и провела ею по своему телу. Это было словно приглашение, знак, что их чувства совпадают. И Омара охватило радостное чувство, возникла уверенность, что он сможет найти выход из сложной ситуации. В вихре чувств и с сознанием того, что они созданы лишь друг для друга и что никакая сила в мире не сможет их разлучить, возлюбленные стали целоваться. Лежа на куче пыльных восточных ковров, они ласкали друг друга, пока, уставшие от диких игр, не улеглись в нежных объятиях.
Как только что пробудившийся человек не сразу воспринимает наступление нового дня, так Омар медленно возвращался к действительности.
— Что же будет с нами дальше? — беспомощно спросил он.
Халима приподнялась. Она задумчиво водила пальцем по геометрическому узору ковра.
— Я не знаю, Омар. Знаю только, что я люблю тебя.
— Нам нужно бежать, — предложил он.
— Бежать, но куда?
Омар пожал плечами.
— Аль-Хусейн и его люди будут преследовать нас по всему Египту, — сказала молодая женщина. — Они не остановятся, пока не найдут нас обоих, поверь мне.