Свобода и любовь (сборник)
Шрифт:
Вспоминает Василиса и все видит не себя, а группу. О ней тогда и в газетах писали, эсеровских, меньшевистских. Небылицы клепали, врали, шипели… Пускай, на здоровье, шипят! Будто так и следует.
И читать-то не читали всего, что писали. Верили: правда за группой, за большевиками.
– Ты бы хоть мать свою пожалела!.. Всю семью срамишь… С большевиками связалась… Родину продаете! – плакалась старуха.
Чтобы дома упреков не слышать, переехала Василиса к подруге. Не жаль ей слез матери. Чужие ей стали родные. Одно только и есть на уме: добиться победы большевиков. Будто сила какая
Все жарче схватки. Все накаленнее воздух… Гроза неизбежна. Из Питера вести решение съездов, речи Троцкого, воззвания Петроградского совета…
Вот тогда-то они и встретились. Многолюдный был митинг. Зал набит доверху. Стоят на подоконниках, в проходах сидят на полу. Дышать трудно… О чем был митинг? Не помнит Василиса… А вот президиум ясно видит и сейчас: председателем в первый раз избран большевик, членами тоже все большевики, левые эсеры… Среди них один анархист, известный в городе под кличкой Американец, из кооператива. Владимир.
В первый раз она его тогда увидала. А слышала о нем много. Одни им восхищались, говорили: «Вот это человек! Умеет заставить себя слушать». Другие его порицали: «Бахвал, но за ним стояли кооператоры-булочники и группа торгово-служащих». С ними приходилось считаться. Большевики радовались, когда он «крыл» меньшевиков, и злились на него, когда Владимир шел против группы. Чего же он хочет?!
Секретарь группы его не любил. «Путаная голова, от таких друзей лучше подальше». А Степан Алексеевич, самый почитаемый из большевиков города, посмеивался в седую бороду и говорил улыбаясь: «Погодите, не торопитесь, из него еще славный большевик выработается. Боевой парень! Дайте американской неразберихе из него поулетучиться».
Василиса о нем слышать слышала, но мимо ушей пропускала. Мало ли сейчас людей на виду стало, о которых раньше никто не слыхал? Не до них! На митинг пришла с опозданием. Запыхавшаяся. Говорила на кирпичном. Всюду митинги, такое время было. А она тогда в ораторах состояла. Ее слушали, любили. Нравилось, что женщина говорит, работница. А деловито, и слов зря не тратит. Такая уж манера у Василисы сложилась: кратко, да ясно. Нарасхват звали!
Пришла на митинг. Прямо на трибуну. Заранее записана в числе ораторов. Товарищ Юрочкин (теперь уж нет его, убит на фронте) за рукав ее дернул:
– Наша победа, большевики в президиум прошли… Два левых эсера и Американец… Этот-то почти что большевик. Сейчас говорить будет.
Посмотрела на Американца Василиса и почему-то удивилась. Вот так анархист! Она бы его за барина приняла. Крахмальный воротничок, галстук, волосы гладко в пробор расчесаны… Красивый. Ресницы как лучи… Как раз его черед говорить. Вышел. Откашлялся, руку ко рту приложил… «По-барски», – определила Василиса и чему-то усмехнулась.
Голос у него был красивый, вкрадчивый, и говорил он долго, много смешил публику. И Вася смеялась… Молодец анархист! Аплодирует ему Вася. А он, к столу президиума возвращаясь, нечаянно толкнул Васю. Обернулся и извинился. А Вася покраснела. И оттого, что покраснела, еще больше застыдилась и еще краснее стала… Досадно! Но «анархист» не заметил. Сел за стол, небрежно так облокотился на спинку стула и закуривать стал.
Председатель к нему нагнулся. На папироску показывает мол, тут курить неудобно. А Владимир плечами пожал и продолжает курить. Хочу, мол, и буду, мне ваши запреты не закон… Затянулся раза два, увидал, что председатель занялся другим, папироску бросил.
Вася все запомнила. Потом Владимира дразнила. А он ее тогда не приметил еще. Заметил, лишь когда черед ее настал, говорить начала.
Говорила она в тот вечер хорошо. И хоть спиной к нему стояла, а чувствовала, что Американец на нее глядит. Нарочно большевиков выхваливала против меньшевиков, эсеров и анархистов, хотя тогда сама хорошенько не знала, кто такие анархисты. Задеть хотелось Американца, уж очень он из себя барина корчит…
Вспомнила Вася, как посреди речи коса на плечо сползла. Тогда коса у ней была хорошая, вокруг головы обвивала. Заговорилась, загорячилась, шпильки-то и повысыпались… Неловко ей, коса мешает, назад отбросила…
Не знала, что косою-то и приворожила к себе Владимира.
– Пока слушал твою речь не видел я тебя… А как коса твоя на плечо упала, понял я, что не оратор ты, а Вася-буян… Женщина!.. Да такая потешная, растерялась, а храбрится… Ручонками машет, анархистов ругает, а коса-то расплелась, и кудрявые змейки по спине рассыпались. Будто золотые нитки… Тут уж я решил – познакомлюсь с тобой, Васюк…
Это потом Владимир рассказывал, уже когда полюбились. А на митинге она этого не знала. Кончила говорить – и скорее косу заплетать. Юрочкин шпильки подобрал.
– Спасибо, товарищ.
Неловко так, все видят. Боится на Американца взглянуть, верно, заметил, осудил. И досадно ей чего-то, и сердится она на него. А что ей Американец?
Кончился митинг, только расходиться стали, Американец стоит:
– Позвольте представиться…
Назвал себя, от кого представительствует. Руку пожал. И речь Васи похвалил. А Вася опять покраснела. Заговорили, заспорили. Она за большевиков, он за анархистов. Гурьбою вышли на улицу. Дождик, ветер.
От кооператива пролетка ждала. Анархист предложил Василису домой подвезти. Согласилась. Сели. Темно под спущенным верхом пролетки. Близко сидят, пролетка узкая. Трусит лошадь, по лужам шлепает копытами…
И уже не спорят Василиса и Владимир. Затихли. Замолчали. Обоим серьезно так на душе и радостно… Но не знали они, что тогда-то любовь их зародилась.
О пустяках говорят, о дожде, о том, что завтра опять митинг, на мыловаренном, днем собрание кооператива, а на душе светло так, празднично…
Подъехали к Васиному дому. Попрощались. И обоим жалко стало, что так скоро доехали. Но оба промолчали.
– А вы ноги не промочили? – спросил Владимир заботливо.
– Я? – Вася удивилась и чему-то обрадовалась. Первый раз в жизни кто-то о ней подумал, позаботился… И засмеялась Василиса, блеснув ровными, белыми зубами… А Владимиру тут же захотелось загрести ее в объятия и поцеловать эти белые, влажные, ровные зубы…
Калитка щелкнула; сторож впускал Васю в дом.
– До завтра, в кооперативе не забудьте! Собрание начнется в два ровно. У нас по-американски.