Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Вайль Петр

В такой ситуации я оказался впервые. Вообще-то, бог меня внешними данными и рабочей биографией не обделил, так что в Союзе я за интеллигента не проходил и потому никаким оскорблениям, не говоря о побоях, не подвергался. Даже стандартное словосочетание «интеллигент проклятый» слышал только применительно к посторонним. Случалось, конечно, в пожарной охране или в заготовительном цехе кожгалантерейного комбината «Сомдарис» ляпнуть что-нибудь вроде «неадекватно» или «позвольте вам заметить» — но только в минуту увлечения, когда все уже лыка не вязали и пропускали мимо ушей.

И тут — такой пассаж в магазине. Неужели эмиграция

и в самом деле настолько искажает личность?

Я стал задумываться о проблеме интеллигентности. А тут еще — постоянные рассуждения в российской прессе о том, что интеллигентом быть не надо, поскольку интеллигенция все загубила. Пошла повальная мода отказываться от этого звания — как будто не ясно, что само по себе заявление «я не интеллигент» как раз безошибочно интеллигента и изобличает. Все пишут, что надо быть интеллектуалом западного типа, особенно американского, который, мол, коренным образом отличается. Одним словом, вопрос, как и его носитель, снова становится «проклятым».

Миф о профессионалах

Поскольку понятие «российская интеллигенция» требует разъяснения в многотомном трактате, то самое правильное — попытаться сделать это в нескольких словах.

Для образованных американцев много рассказывать не нужно, они и так знают, что интеллигенция — мыслящая прослойка нации: в этом значении словосочетание «русская интеллигенция» употребляется в здешней литературе и журналистике.

Вот если пойти дальше в разъяснениях, то пришлось бы говорить о духовно-нравственном комплексе и произносить всякие высокие слова вроде «сострадание», «совесть», «благородство», что, с одной стороны, нечто необходимое добавило бы к характеристике, а с другой — только запутало бы все. Дело в том, что такие слова и понятия, взятые вне контекста, — совершенно бессмысленны. Самый поверхностный взгляд на историю, хоть бы и минувшего дня, убеждает, что эти расплывчатые моральные категории легко трактовать, а главное — применять любым удобным образом.

Поэтому, вероятно, и следовало бы ограничиться дефиницией «мыслящая прослойка нации».

И вот в этом отношении американские «интеллектуалы» и российские «интеллигенты» чрезвычайно схожи в своем самоощущении.

Часто высказывается такая точка зрения: «интеллигент» — категория преимущественно духовная и нравственная, «интеллектуал» — профессиональная. Тем самым как бы подчеркивается практическая ориентированность Америки во всем, включая функции организма. Если у тебя быстрые ноги — работай футболистом, тонкий слух — музыкантом, развит головной мозг — получай деньги за его деятельность.

Легенда о целенаправленных профессионалах покоится в конечном счете на высоком уровне жизни в Штатах. Если хорошо живут — значит, все делают дело, причем дело конкретное.

Это верно лишь отчасти! В Штатах на удивление много людей, словно сошедших со страниц советской печати 60-х годов: всякие там фрезеровщики, которые выражают себя в классическом танце после работы, или инженеры, для которых главное в жизни — спорт. Здесь немыслимое количество обществ и кружков, где люди именно самовыражаются, и в этом для них состоит главное. Так что зауженный профессионализм Америки — во многом миф. Американцы точно так же, как все люди на земле, в подавляющем своем большинстве рассматривают работу как место зарабатывания денег, а не приложения

душевных сил. Из этого комплекса в конечном счете и рождается «интеллигенция» — люди, которым есть дело до чего-то еще, помимо их профессии и семьи.

Вполне отвечают представлениям об «интеллигентских» умонастроениях миллионы американцев, которые тратят время, силы и деньги на различные общественные движения: борьбу за расовое равенство, продовольственную помощь Кубе, спасение моржей.

Короче говоря, интеллигентский комплекс, столь знакомый России, в полной мере знаком и присущ Америке. Другое дело, здесь человек, обуреваемый этим комплексом, значительно больше озабочен его практической реализацией. Просто поговорить на кухне недостаточно.

Разумеется, есть и различия. Например, российский «интеллигент» живо интересуется экономикой, тогда как американский знает, что этим успешно занимается бизнесмен. А поскольку он сам нередко причастен к бизнесу (владеет паем в лавочке, или вложил деньги в такси, или хотя бы держит акции), то понимает, что это сфера отдельная. Вот тут-то господствует профессионализм: по той простой причине, что есть внятный критерий выгоды — преуспел или прогорел. Надо ли спасать моржей — дело спорное: может, от этого рыба сдохнет! — но вот приносит ли прибыль бензоколонка, понять проще. В этой области корни столь разного отношения надо искать в силе государства, которое на протяжении веков в России забирало всю экономическую инициативу себе, что и вызывало протест, а значит — интерес интеллигента-дилетанта к специальным хозяйственным вопросам.

Но даже и здесь не стоит проводить разделительную линию так уж четко. Егор Гайдар, например, в России выступал как бы американским интеллектуалом — деловым и профессиональным. А, скажем, его бывший финансовый консультант из Гарвардского университета Джеффри Сакс в глазах многих американских экономистов выглядит интеллигентом из чеховских пьес — прекраснодушным и оторванным от жизни.

Писатель и профессор

В России высшим проявлением «интеллигента» всегда был писатель, он же «совесть нации».

Но дело писателя — сочинять. То есть — придумывать. То есть — говорить неправду. Если мы выстроим такую нехитрую цепочку, то увидим, что писатель не может быть никакой и ничьей совестью, и уж тем более «совестью нации» — просто по определению.

В Штатах воплощение «интеллектуала» — скорее всего обозреватель-колумнист солидной газеты. Скажем, комментаторы «Нью-Йорк таймс» — высококлассные интеллектуалы-профессионалы, которым профессионализм позволяет высказываться на самые различные темы, а интеллект — делать это глубоко и концептуально.

Другой род «интеллектуала» — академический, университетский. Вот этот феномен в России — пока, во всяком случае, отсутствует. Здесь университеты — кастовые заповедники, очень замкнутые, со своим этикетом, манерами, жаргоном и модой. Например, точно известно, что профессор не может быть одет щегольски, с иголочки: брюки желательно с пузырями на коленях — но пузырями небольшими! — допустимы потертости на пиджаке, но не до прозрачности. Ни в коем случае никаких драгоценностей или мехов, даже в ту еще пору, когда меха не вызывали протеста по экологически-гуманным соображениям. В общем, такое рафинированное сдержанное эстетство.