Свобода
Шрифт:
— Там было много таких деловых ребят, — сказал Джоуи. — Серьезных брокеров. И они не спаслись.
— Ну значит, они отличались от Ника, — сказала она.
Наблюдая за тем, как она уходит в себя, Джоуи задумался, сколько же ему придется трудиться и зарабатывать, чтобы хотя бы попытаться к ней приблизиться. Его член в трусах вновь очнулся, демонстрируя свою готовность к переменам. Но его мягкие места — сердце и мозг — осознавали всю безнадежность этого мероприятия.
— Я, наверное, схожу сегодня на Уолл-стрит, посмотрю на то место, — сказал он.
— По субботам все закрыто.
— Просто хочу там пройтись. Может, я буду там работать.
— Только не обижайся, но ты слишком милый для этого, — сказала Дженна, снова открывая книгу.
Четыре
Встреча с тетей была интересной, хотя и несколько односторонней. Несмотря на то что Эбигейл была младше его матери, она выглядела старше во всех отношениях, кроме вульгарно-подросткового наряда. От нее пахло сигаретами, и она совершенно душераздирающе ела шоколадный пирог, смакуя каждый кусочек, как будто этот пирог был лучшим, что могло с ней случиться за день. Она сама ответила на те немногие вопросы, которые задала Джоуи. В основном это был монолог, снабженный ироническими комментариями и неловкими восклицаниями, который напоминал поезд, на который он мог ненадолго вскочить, пытаясь понять, о чем речь, и угадывая, кому принадлежат упомянутые имена. Эта болтовня делала ее похожей на печальную мультяшную карикатуру на его мать — предупреждение о возможном развитии событий.
Похоже, что для Эбигейл сам факт существования Джоуи был упреком и поводом немедленно изложить всю свою биографию. Традиционный путь «свадьба — дети — дом» был не для нее, сказала она, как и поверхностный коммерческий мир традиционного театра с мошенническими пробами и ассистентами режиссеров, которые интересуются только моделями этого года и не имеют ни малейшего представления о подлинной экспрессии, как и мир разговорной эстрады, куда она безумнодолго пыталась пробиться с потрясающим материалом, вскрывающим всю правдуо детстве в американских пригородах, но в итоге поняла, что там царят исключительно тестостерон и травка. Она развенчала Тину Фей [81] и Сару Сильвермен, [82] вознесла хвалу нескольким артистам мужского пола — мимам или клоунам, догадался Джоуи — и похвасталась счастьем поддерживать с ними все крепнущую дружбу, осуществляемую, правда, преимущественно во время мастер-классов. Пока она трещала, он поймал себя на восхищении ее решимостью выживать без того рода успеха, который, вероятно, еще был достижим для него. Ее странность и поглощенность с собой позволили ему перейти прямо к состраданию, минуя чувство вины. Он понял, что как воплощение необычайного везения — не только собственного, но и своей сестры — он просто обязан позволить ей оправдать себя и пообещать при первой же возможности прийти к ней на представление. В благодарность она предложила приглядеть за ее квартирой.
81
Тина Фей — американская комедийная актриса и сценаристка.
82
Сара Сильвермен — американская актриса, автор сатирических скетчей.
Первые дни в городе, которые они с однокурсником, Кейси, провели, шатаясь по магазинам, напоминали поразительно яркое продолжение
Родители Кейси жили в квартире с персональным лифтом — Джоуи решил, что, если он преуспеет в Нью-Йорке, заведет себе такой же. Он ужинал с ними и в сочельник и в Рождество, тем самым упрочивая ложь, которую он выдал родителям в ответ на вопрос о Рождестве. Наутро, однако, Кейси с родителями уехали кататься на лыжах, и Джоуи понял, что их гостеприимство заканчивается. Когда он вернулся в квартиру Эбигейл и обнаружил, что Пятачок и/или Тигра в отместку за столь долгое одиночество наблевали в нескольких местах, странное решение провести следующие две недели в одиночестве тут же было отвергнуто.
Вслед за этим Джоуи немедленно все испортил, позвонив матери и сообщив, что его планы «изменились» и «вместо этого» он присматривает за домом ее сестры.
— В квартире Эбигейл? — переспросила она. — Один? Не предупредив меня? В Нью-Йорке? Один?
— Да, — ответил Джоуи.
— Извини, ты должен немедленно сообщить ей, что не можешь. Скажи, чтобы она мне срочно позвонила. Сегодня. Немедленно. Отказ не принимается.
— Уже поздно. Она во Франции. Ничего страшного, здесь очень спокойно.
Но мать не слушала. Она что-то говорила отцу — Джоуи не мог разобрать слов, но слышал истерику в ее голосе. Затем трубку взял его отец:
— Джоуи? Ты меня слышишь?
— Слышу, конечно.
— Слушай внимательно. Если тебе недостает вежливости приехать и провести несколько дней с матерью в доме, который так много для нее значил и в который ты больше не попадешь, мне это безразлично. Это твое ужасное решение, раскаиваться будешь потом. Мы надеялись, что ты приедешь и разберешься с вещами из своей комнаты; ничего страшного, отдадим их на благотворительность или пусть бродяги унесут с помойки. Это твои проблемы, не наши. Но приехать одному в город, для которого ты еще слишком юн, в котором происходят теракты, и не на день-другой, а на две недели — значит свести твою мать с ума.
— Пап, здесь очень спокойный район. Это Гринвич-Виллидж.
— Ты испортил ей праздник. И собираешься испортить последние дни в этом доме. Не знаю, чего я от тебя еще жду, но ты ведешь себя бессердечно и эгоистично с человеком, который любит тебя куда больше, чем ты можешь понять.
— Почему она сама этого не скажет? Почему ты это говоришь? Откуда мне знать, что это правда?
— Была бы у тебя хоть капля воображения, ты бы сам понял.
— Она ни разу не говорила этого! Если у тебя ко мне претензии, выскажи их, почему ты вечно говоришь о ее проблемах?
— Потому что на самом деле я далеко не так беспокоюсь, как она, — сказал его отец. — Я не думаю, что ты такой умный, каким себя считаешь, не думаю, что ты в курсе всех жизненных опасностей, но полагаю, что ты достаточно умен, чтобы самому о себе позаботиться. Если ты попадешь в беду, надеюсь, мы будем первыми, кому ты позвонишь. В остальном ты свой выбор сделал, и я с этим ничего поделать не могу.
— Ну… спасибо, — сказал Джоуи с лишь частичным сарказмом.
— Не благодари. Я не уважаю твой выбор, просто признаю, что тебе восемнадцать и ты можешь делать что угодно. Но я глубоко разочарован, что наш сын не находит возможным быть чуть добрее к своей матери.