Свободный полет одинокой блондинки
Шрифт:
Тут из курятника вышли мать с отчимом. Мать, пряча сытые масленые глаза, отряхивала с подола пух и перья, а Федор, хмельно покачиваясь, пошел к Виктору, распахнув руки и лучезарно улыбаясь.
– Витек! Керя ты мой! Гляди, какая у нас краля выросла! – И, обняв Алену со спины, слапал ее за грудь.
Алена резко отстранилась:
– Руки!
– А я чё? – нагло ухмыльнулся Федор. – Я ему твою красоту показую! Вон у тебя какая красотища-то вызрела! – И двумя лапами поддел Алену за ягодицы.
И тут Алена, не выдержав, подхватила с земли пустую
– Боже мой! Федя! – хромая, набежала мать.
– Алена, ты чё? – испугался и Виктор.
– А он к ней все время под юбку лезет! – сказала Настя. – Я свидетель!
– Воды! Воды неси! – закричала ей мать. И Алене: – Ты его убила, сука!
– Сама ты сука! – отрезала Алена. – А будет лезть – и убью. – И на Федора, с трудом поднимающегося на колени: – Кобель гребаный…
Коза, забравшаяся на крышу сарая, громким блеянием подтвердила ее слова.
У входа в церковь стояли две старухи с плакатами «ПРЕКРАТИТЬ БОГОХУЛЬСТВО!» и «ВЕРНИТЕ НАМ ЦЕРКВУ!». Плакаты были самодельные – углем по обрывкам картона из-под коробок «Bananas from Congo».
Не обращая на пикетчиц никакого внимания, Алена – с наушниками от плейера в ушах – вошла в церковь.
Здесь, в зале, переделанном под сельский клуб и дискотеку, руководитель художественной самодеятельности Марксен Владиленович, еще при советской власти высланный из Москвы за гомосексуализм да так и прижившийся в Долгих Криках, сдавал концертную программу председателю местного сельсовета Георгию Жукову: на сцене, под магнитофон, сельские дети в пачках и балетных тапочках изображали «Вальс цветов» из «Щелкунчика» Чайковского.
А Жуков и Марксен Владиленович сидели на скамье перед сценой.
Алена прошла через зал, села рядом с Жуковым.
Но Жуков и не посмотрел на нее, наклонился к Марксену:
— Слышь, Марик…
«Марик», однако, берег свое достоинство.
– Я вам не Марик, а Марксен Владиленович.
— Ладно, Марксен, – согласился Жуков. – А нельзя это полюбовно решить? На церковные праздники – они в церкви, а на гражданские – самодеятельность?
– Ни в коем случае! – горячо вскинулся Марксен.
– Почему? Ты подумай…
– И думать нечего! – перебил Марксен. – Если ты впустишь их сюда с попом и кадилом, они отсюда еще тыщу лет не выйдут! – И семилетнему пацану на сцене: – Петя, не части!
– Но понимаешь, Марик, – сказал Жуков. – Ты знаешь разницу между селом и деревней?
– Нет. Какая разница?
– А-а! То-то! – назидательно ответил Жуков. – Вот у нас сейчас что? Деревня Долгие Крики, и нам из районного бюджета что дают? Копейки! А соседям в Черные Грязи что дают? Рубли! Потому что у них село, у села статус выше, понимаешь? А на самом-то деле село – это что такое? Та же деревня, только если в ней церковь имеется. Теперь понимаешь?
Тут Марксен вдруг порывисто вскочил на сцену и закричал танцующим
– Стоп! Стоп! Замрите! – и хлопнул в ладоши.
Дети по его хлопку замерли в своих позах, как статуи.
Марксен обошел их, трогая каждого и даже толкая, чтоб пошевелить, но дети словно окаменели.
Проверив последнего, Марксен с гордостью повернулся к Жукову:
– Видишь? Они у меня не только танцуют! Они римскими статуями стоят! А хочешь – греческими будут стоять по пять часов не шелохнувшись! – И снова хлопнул в ладоши: – Отомрите! А теперь греческими богами – замрите! – И опять хлопок.
Дети по этому хлопку действительно сменили позы и застыли теперь на манер древнегреческих статуй богов и богинь.
– Понял? – сказал Марксен Жукову. – Но и это не все! Алена, коман сова?
– Сова бьен! – ответила Алена.
– Понял? – гордо спросил Марксен у Жукова.
– Ни хрена не понял! – сказал Жуков.
– И правильно! – согласился Марксен. – Потому что ты, я извиняюсь, человек необразованный! А они у меня и по-французски, и по-английски. Петька, отомри! Хау ар йю?
Восьмилетний Петька, выйдя из позы Геракла, светски наклонил голову:
– Вери гуд, сэр. Сэнк йю, сэр.
– А ну-ка прочти нам что-нибудь из Шекспира!
И Петька, не дрогнув, стал наизусть жарить монолог Гамлета «To be or not to be?».
– Стоп! – перебил его Марксен. – А теперь по-французски! Бодлера!
И Петька начал читать Бодлера, но, правда, сбился после второй строфы, и Алена стала суфлировать.
– Стоп! – остановил ее Марксен и торжествующе повернулся к Жукову: – Ну? Кто еще их этому научит? Поп с кадилом? Я их культурными людьми делаю! Так что ты лучше подумай, куда ты свою деревню ведешь – в будущее, к интеграции в европейскую культуру или назад, к церковной схоластике? – И снова хлопнул в ладоши. – Все, дети! Отомрите! Переходим к «Танцу пастушков». Музыку!..
Жуков, почесав в затылке, озадаченно пошел к выходу из церкви. Но Алена заступила ему дорогу, улыбнулась:
– Дядя Жора, дай взаймы сорок шесть рублей.
– Не дам! – отрезал Жуков.
Алена, однако, верила в свои чары и улыбнулась еще ослепительней:
– Ну, дядь Жор! Пожалуйста!
– Не лыбься, – сказал Жуков. – Ослепну, а все равно не дам. Зачем тебе деньги?
– На билет. Я уехать хочу.
– Вот именно! Ты уедешь, а кто ж отдавать будет? Отстань! – И, отстранив Алену, Жуков вышел из церкви.
Но Алена не отставала, а шла следом, канюча:
– Ну, дядь Жора… Ну, дядь Жора…
Он наконец не выдержал, повернулся, смерил ее взглядом с ног до головы.
– Ладно, пошли ко мне.
Алена воспрянула духом:
– Зачем? За деньгами?
– Деньги за просто так не дают, – назидательно сказал Жуков. – Заработать надо.
– Дядь Жора, вы чё? – оторопела Алена. – Я ж девушка.
– Тьфу! Дура ты, а не девушка! Нужна ты мне?! – осерчал Жуков и показал вдаль, на свой приусадебный участок. – Вон грядки видишь? Прополешь – получишь сорок шесть рублёв.