Сводные. Дилогия
Шрифт:
— Остановись, — повторяет она.
Вижу, как расплывается пятно на ее юбке. Темное в свете фонарей, ее кровь на одежде сковывает меня ужасом. Пальцы перестают гнуться, и я едва сворачиваю к обочине, где достаю телефон и вызываю врачей.
— Где вы находитесь?
Понятия не имею. Кое-как определяю набережную, улицу, пока оббегаю машину и распахиваю дверь перед Юлей. Моя балеринка все-таки начинает дышать так, как учили на курсах. Она бледная, глаза расширены, а волосы уже прилипли ко лбу.
— Они сказали, что приедут.
—
Ни в одном жизненном сценарии я не готовился к такому. Все обучающие видео оказываются бесполезны теперь, ведь все они обрывались на фразе «а дальше о вас позаботятся врачи».
— Не волнуйся, Костя.
Мы вдруг поменялись ролями. Бледная, изнемогающая балеринка, вдруг успокаивает меня. Но это не я сейчас собираюсь совершить невозможное.
Она впивается в мою руку, когда ее выкручивает очередная схватка.
Мимо проносится какая-то машина, истошно нам сигналя. Юлины ноги широко расставлены, а я стою на коленях между ними. Что еще можно подумать, верно? Явно не то, что сейчас мне придется принимать роды у собственной жены.
— О боже… — выдыхает она. — Да что бы я еще раз позволила тебе подойти ко мне без защиты… Будешь две пары натягивать и резинкой основание перетягивать, понял?
— Как скажешь.
Я могу вообще с сексом завязать.
Только выживи.
Слышу спасительный визг сирены, но «Скорая» проносится по другой стороне набережной. Ближайший к нам мост… Конечно, же разведен.
— Они уже рядом, Юль. Держись. Все будет хорошо.
Она шумно дышит носом и снова тужится. Все действительно протекает слишком быстро. Стремительно. Пятно на ее одежде растет буквально на глазах.
— Сейчас.
Я не успеваю понять, что сейчас. Темнота ночи взрывается красками, рядом паркуется «Скорая», из которой мгновенно вылетают врачи. Им хватает доли секунды, чтобы понять то, что мой неготовый мозг все еще переваривает и осмысливает.
Меня отталкивают в сторону, но не слишком далеко. Я стою у заднего колеса, не способный вспомнить ни одну молитву, которая сейчас так нужна. Врачи суется вокруг Юли, подключают к ее пальцам датчики, рвут ее длинную юбку. Рука сама тянется к сигаретам, когда я вспоминаю, что бросил курить еще полгода назад.
Рядом встает другой фельдшер, перекрывает мне обзор. Спрашивает наши имена, просит Юлин паспорт. Все так буднично, как будто и не решается тут судьба нескольких человек.
— Вы увезете ее в больницу?
— Потом, — отвечает он, не поднимая головы.
Потом?
— Распишитесь здесь, Константин.
Подпись выходит смазанной и чужой, когда ночь вдруг разрезает громкий высокий и больше похожий на писк… детский плач.
Ручка выпадает из моих пальцев.
Я делаю какой-то шаг, под ногами хрустит пластик. Не верю своим глазам. В руках парня со скорой розовый крепкий малыш, орет во все горло. И это совершенно точно мальчик.
Мой сын.
Я хочу увидеть Юлю, но вокруг нее слишком много людей. Не знаю, как они там все помещаются, я даже не вижу ее. Только этого фельдшера, который укутывает ребенка быстро, опытно в казенную пеленку, хотя я стою в шаге от багажника, где целый чемодан вещей, шапочек и пеленок в том числе. Но я совершенно не могу сдвинуться с места. Только смотрю на сморщенное личико, которое одновременно напоминает лицо моего отца и Платона. Как такое вообще возможно?
— Я вас поздравляю, Константин! У вас сын!
Он передает орущий сверток мне, и все мои уверения, что я справлюсь, сам буду сидеть с ребенком столько, сколько понадобится ради Юли, разбиваются сейчас о суровую реальность — я же ни черта не знаю о детях. С чего я решил, что вообще смогу стать ему отличным отцом? Лучшим, как я обещал самому себе?
Кроху в моих руках даже измерили и взвесили, но все цифры и время рождения не задерживаются в моей голове. Я все еще не верю в происходящее и в то, что вот так быстро и нежданно держу сына на руках, и этот длинный путь, к которому мы столько готовились, уже начался. Внезапно, непредсказуемо и необратимо.
И только крик «Скорее, каталку!» приводит меня в чувство.
Люди приходят в движение. Слаженными действиями они выкатывают из пуза «Скорой» каталку, и двое уже подхватывают Юлю под руки, чтобы уложить на нее. Я снова даже не могу подойти к ней.
От страха, что сейчас ее увезут, а меня оставят одного, с сыном на руках, у меня прилипает язык к небу. Я должен быть решительнее, но не успею приспособиться к меняющейся реальности.
— Закройте свою машину и лезьте к нам! Поедем в больницу!
Тот же фельдшер, который мог наорать на меня из-за испорченной ручки, объясняется со мной, как с тугодумом. Увесистый комок в моих руках ворочается и негодующе сопит, и я, невесть каким чувством, понимаю, что ему хорошо у меня, но сейчас ему нужна мама.
Делаю, что говорят. Передаю ребенка, чтобы залезть внутрь «Скорой», а внутри первым делом наконец-то бросаюсь к Юле. Там тесно, и я ее вижу.
— Ты видел его? Видел?
— С ним все в порядке, ты молодец. Самая большая молодец.
— Да?... — ее странно клонит в сон, глаза сами собой закатываются, и мое сердце начинается биться невпопад. — Ладно. Тогда разрешаю тебе не натягивать второй сверху…
Глаза закрываются, и Юля роняет голову. В тот же момент меня снова отталкивают в сторону, и возвращают мне сына. Движение «Скорой» становится мягким, но уверенно-быстрым. Над головой воет сирена, а я только и могу, что крепко держать сына во время быстрых, резких поворотов. И это самая опасная гонка в моей жизни, потому что ни одна до этого не велась наперегонки со смертью.