Свое имя
Шрифт:
— Конечно, и узкая колея имеет значение, но мне хотелось на широкую…
Марья Николаевна засмеялась тихо, от души.
— А мне совсем не весело! — с укором проговорил Митя.
— Я смеюсь, потому что больно ты широкий… Отец-то твой где начинал?
— А где?
— Тут же начинал. Кочегаром, потом помощником. В ту пору как раз мы и познакомились…
— На этой узкой колее?
— Познакомились-то не на колее, а в гостях. А работал он на узкоколейке. — Мать помолчала задумчиво и тихо добавила: — Ну, а ты уж сам смотри…
Нет
— Кажись, Черепанов? — совсем рядом загрохотал чей-то бас, и жесткие, сильные руки сгребли Митю.
— Владимир Федорович! — удивленно прошептал Митя.
Перед ним стоял машинист Королев, который вместе с бригадой Черепанова вел на фронт уральский эшелон, — огромный дядя с темными и маленькими, как у медведя, глазками, с крупным, немного одутловатым лицом.
— Как видишь, воротился в полном здравии… Ты чего принюхиваешься ко мне, барбос? — весело гремел Королев, тиская Митю. — Ну, пропустил малость по случаю прибытия. Видал, цензура! — шутливо пожаловался он стоявшему рядом человеку.
Этого человека Митя тотчас узнал по широким, раскидистым бровям и орлиному носу: он видел его на перевалочной площадке, когда из Кедровника опаздывал поезд.
— Тимофея Иваныча? — спросил у Королева тот, с интересом рассматривая Митю.
— Ага. Богатырь растет. — Машинист наклонился, пытливо заглянул Мите в лицо. — А ты тут что делаешь?
— На работу хочу. На паровоз.
— Знатно! Батьке, стало быть, замена?
— Что еще Горновой скажет, начальник депо?
— Горновой? — живо переспросил Королев. — А что ему говорить? «Добро пожаловать!» — скажет и зачислит.
— Не так-то быстро. У меня с годами неувязка. А Горновой этот, говорят, буквоед. Все у него по букве закона…
Королев взревел, затрясся от смеха и схватился руками за бока. У человека с орлиным носом лицо смешно вытянулось, брови взлетели под самый козырек фуражки. Он протянул машинисту руку:
— Заходи по свободе. Я, пожалуй, удалюсь.
Королев корчился от смеха, стонал.
— Не понимаю, чего вы смеетесь? — пожал плечами Митя, считая, что Королев перехватил на радостях.
— А того, что напраслину возводят на человека, — вытирая глаза, сказал машинист. — С виду начальник депо ровно строгий, суровый, а на самом деле — душевнейший человек, верь мне… А твой папаня героем себя показал. Да. Имею задание передать семье самоличный привет и еще кой-что…
Последние слова Королев произнес, значительно приглушив рокочущий бас, даже оглянулся, словно боясь, что могут подслушать, и рассказал, при каких обстоятельствах Черепанов стал машинистом бронепоезда.
Тимофей Иванович не совсем точно писал об этом домой. На прифронтовую станцию, куда они доставили эшелон, действительно прибыл новый бронепоезд и действительно требовалась паровозная бригада. Но командование не вызывало Черепанова, о нем не знали. Он сам пришел к командованию: «Ежели подхожу, рад буду послужить. Только прошу оформить, чтоб у себя в депо дезертиром не числился…» Ему ответили: «Об этом можете не беспокоиться…»
— Марье Николаевне этого сказывать не велел, — продолжал Королев. — «Хотя она, говорит, у меня вполне сознательная, только на всякий случай не нужно ей знать, что я по своей воле остался. А сыну, говорит, скажи правду». Понятно тебе, Дмитрий Тимофеевич? Так-то. А теперь будь здоров, не кашляй и не робей…
Сколько раз вырывалось у отца, что он хотел бы приложить к фашистам свою руку, хотел бы свести счеты! И вот добился… А он, Митя, сможет так? Сначала вышла неловкость с Максимом Андреевичем из-за узкой колеи (хорошо, что старик не затаил обиды и вчера обещал замолвить слово Горновому), а теперь как будто стало боязно идти к начальнику…
Навалившись локтями на стол, начальник депо курил. Голова его была окутана сизой кисеей табачного дыма, и разглядеть можно было только руку, водившую карандашом по темно-синему, как ночное небо, чертежу.
Митя подошел к столу, перевел дыхание. Собираясь заявить о себе, он открыл рот, но не произнес ни звука и попятился, увидев лицо начальника — орлиный нос, серые глаза, внимательно смотревшие на него из-под тяжелых заиндевелых бровей…
«Так вот почему заливался Королев!» — пронеслось у Мити в голове. Переборов оцепенение, он резко повернулся и быстро зашагал к двери.
— Черепанов, ты куда? — спокойно спросил Горновой.
Остановившись, Митя повернулся вполоборота.
— Довольно странно, — серьезно продолжал Горновой, — является человек, не говорит ни слова и уходит. Язык за порогом оставил, что ли?
— А нечего теперь говорить, — безнадежно прошептал Митя, глядя в сторону.
— А вдруг найдется. — Горновой поднялся со стула, раздавил в пепельнице окурок и, когда Митя несмело подошел, через стол протянул руку: — Будем знакомы.
— Да вроде уже познакомились, — с печальным смущением сказал Митя, отвечая слабым пожатием.
— То знакомство не в счет. — Горновой показал на кресло.
Митя сел и тотчас схватился за подлокотники: сиденье было такое мягкое, что ему показалось, будто он проваливается.
Неожиданно теплая улыбка тронула строгое лицо Горнового.
— А мы, если хочешь знать, знакомы намного раньше, чем ты полагаешь. — Он остановил на Мите долгий, задумчивый взгляд. — Помню, как-то в воскресенье шли мы с Тимофеем Ивановичем по городу. Он тебя за руку вел, а ты в дудку трубил. Надо сказать, насквозь уши всем прогудел…
Митя заерзал в кресле — недоставало еще этих воспоминаний!
— Наверное, это давным-давно было…
— Вижу, что давно, — как бы с сожалением проговорил Горновой. — Да, одни растут, другие стареют… — Он прошелся к окну и, вернувшись, уселся на угол стола, — Максим Андреевич говорил о тебе. В принципе приветствую. Но нужно подумать.
— О чем же?
— О тебе. О твоем будущем.
— Я уже подумал и решил.
— Это хорошо. Однако ты пришел сюда, значит, и я должен побеспокоиться о тебе. Ты вот хочешь сразу на паровоз. А я возражаю…