Свои. Путешествие с врагом
Шрифт:
Так кто я такая, Рута Ванагайте? Славный потомок славных литовских героев или представитель народа презренных убийц, истреблявших евреев, и моя родня запятнала себя преступлениями перед человечеством?
Но ведь у меня была и мама. Она родилась и выросла в Паневежисе, в большом красивом доме с квартирантами, где ее воспитывала не только строгая мама, но и снимавшая у них комнату тетя Циля, которая преподавала немецкий язык в женской гимназии. Циля была немецкой еврейкой. Она бежала в Литву от нацистов? Скорее всего, да. Маме было четырнадцать лет, когда началась война, в Литву вошли немцы, и Танте, как любовно звала ее мама, спешно бежала из Литвы. Куда? Никогда, никогда, как ни разыскивала ее мама по прежним адресам, так и не удалось найти ее следов. В какую яму вас бросили, Танте Циля,
Моя мама потеряла не только тетю Цилю. В Паневежисе, на улице Антанаса Сметоны, и сейчас стоит дом под номером 47, мамин дом. А рядом, в соседнем доме, жила интеллигентная еврейская семья с единственным ребенком. Ицик был на год младше мамы. Все детство они играли вдвоем в мамином саду. Потом настал 1941 год, началась немецкая оккупация, и однажды соседская семья исчезла. В тот день люди видели, как из гетто гнали евреев, в тот день в лесу вблизи Паневежиса были расстреляны восемь тысяч евреев. Детей укладывали и расстреливали (или расстреливали и укладывали?) в отдельной яме. Там, совсем неглубоко, среди останков 1700 детей из Паневежиса, лежат и косточки Ицика.
Так кто же я? Может, тоже в каком-то смысле жертва, если моя мама во время Холокоста потеряла двух близких людей?
Я просто литовка, чьи деды и родители пережили и советскую, и нацистскую оккупацию. И я принимаю все трагедии своего народа, не разделяя их на свои и чужие, б'oльшие и меньшие. Принимаю вину и утраты своей родни, не обвиняя и не приукрашивая того, что было. Хочу понять, что произошло, почему это произошло и с ними, и со всем моим народом. С моими литовцами и моими евреями в моей Литве. Хочу, чтобы это поняли, знали и помнили мои дети.
Мои милые соотечественники, если никто из ваших родных ни в чем таком не участвовал и даже не знал никаких евреев, подумайте вот о какой статистике: за время войны было уничтожено больше двухсот тысяч литовских евреев. Это пятьдесят тысяч домов, а еще – магазины, синагоги, школы и библиотеки, аптеки и больницы… Немцы забирали еврейское золото, выдирали зубы. А сколько по всей Литве в домах убитых евреев осталось другого добра: шкафов, кроватей, часов, простыней и подушек, ботинок и блузок, – все это, разумеется, не ваши деды хватали и везли возами, когда вещи выбрасывали в окна или по дешевке продавали на площадях местечек. Конечно, не ваши деды, а деды других литовцев, похуже. Но, может, вы, хорошие литовцы, знаете, где теперь эти антикварные кровати убитых? Кто на них спит? Какие видит сны?
“Быть евреем” – игра с последствиями
Ввозрасте пятидесяти семи лет и я впервые в жизни заработала деньги на Холокосте. Заработала немного – минимальную зарплату, 450 евро в месяц, за полгода. А сделала много. Проект “Панеряйская колыбельная” получил финансирование от Европейской комиссии, и это позволило нам провести в Вильнюсе десять удивительнейших мероприятий. Идея проста: собрать группу из сорока человек и дать им на один день почувствовать себя евреями: в синагоге узнать, что такое иудаизм (ведь мало кто из жителей Вильнюса побывал в синагоге), пройти по гетто, провести какое-то время в тайных убежищах, послушать еврейскую музыку, выучить еврейскую песню и танец, поесть то, что едят евреи. И только потом, когда пройдет добрых полдня, когда они всё это прочувствуют, повеселятся, наедятся и напляшутся, сесть в автобусы и отправиться туда, где евреи погибли. В Панеряй. И это еще не все: по дороге в Панеряй мы выучили песню, “Панеряйскую колыбельную”, сочиненную Тамилом, одиннадцатилетним мальчиком из гетто. Тамил участвовал в песенном конкурсе, устроенном в гетто в 1942 году, и стал победителем.
В 2012 году я впервые читала, говорила и пела на идише вместе с четырьмя десятками других таких же людей.
Тихо-тихо
4
Перевод В. Лавкиной.
В Панеряйском лесу, куда многие из нас пришли впервые, нам рассказали о том, как убивали людей. Мы стояли с розами и камнями и слушали. Потом пели. А после этого молча положили розы на снег, аккуратно укрывший яму – одну из шести, самую большую. На снегу – следы, видно, только что над тысячами раздробленных черепов проскакал панеряйский заяц.
И это еще не все. Обратный путь до Вильнюса стал смелым экспериментом. Должны ли мы были возвращаться в Вильнюс молча после того, что видели и испытали в Панеряе, или, напротив – вдохновленными, объединенными? На обратном пути, после очной ставки с Холокостом, мы в автобусе откупорили кошерное вино, полученное из Израиля, разделили между собой домашние имберлах, и Михаил, музыкант из еврейского ансамбля, сыграл нам “Тумбалалайку”. Какое это было невероятное ощущение – ранним воскресным вечером ехать через Северный Иерусалим, пустой город без евреев и без литовцев, и орать во все горло: “Тумбала, тумбала, тумбалалайка!” или “Лехаим!” – “За жизнь!” Драть глотку вместе с четырьмя десятками других глоток. Сорок литовцев, которые еще утром не знали о евреях практически ничего, а теперь, к вечеру, взволнованы, вдохновлены, печальны и бесконечно счастливы…
Добравшись до Вильнюса, участники этой поездки долго не могли расстаться, терзали вопросами нашего гида Симона, просили, чтобы в следующее воскресенье разрешили прийти чьему-то брату, чьей-то маме, тете, подруге… А потом пересказывали домашним то, что услышали про евреев, рассказывали об увиденном. И не у одного из них домашние подозрительно крутили головами: ну, околдовали они тебя, говоришь, как сектант какой. Видишь, как надо их остерегаться… Им только мизинчик протяни – всего утащат…
Прошел год. Проект “Быть евреем” перебрался в Каунас и другие европейские города, где, к сожалению, все сделали казенно, “осваивая европейские средства”. Однако Каунас – Каунас стал для меня потрясением. Стал потрясением час, проведенный в Слободке, нынешнем Вилиямполе.
Вот вам картинка из бывшего гетто, одного из самых больших в Литве – там жили десятки тысяч каунасских евреев, и во время нескольких “акций” (одна из них – детская) все были убиты.
Тридцать каунасских учителей, окружив еврея Симона, стоят посреди бывшего гетто. Дома, погреба, дровяные сараи, где во время войны теснились тысячи евреев, согнанных туда нацистами, дворы, где играли их дети, – а потом всех их вывели на площадь или увели в какой-нибудь из фортов Каунаса и расстреляли. Дома и погреба перестроены, обновлены, там живут каунасцы, которые не знают, где живут и что там делалось до них. Откуда им знать – ничего ведь не написано, ничего не сохранилось, только камень у въезда. Перестроен и этот дом – бывший магазин, в окне которого была выставлена отрубленная голова раввина. Раввину отрубили голову, когда он молился, и положили ее на Талмуд.
Рядом с нами останавливается “ауди”. Открыв окно, бритоголовый водитель орет: “Ну что, жиды? Куда лезете? Чего ищете?” Получив вежливый ответ – почти извинение за то, что мы здесь, – от нашего гида, он катит по улочке гетто дальше, но несколько минут спустя разворачивается и на полной скорости мчится в нашу сторону. Визжат тормоза, машина останавливается, едва не врезавшись в нашу группу. Вижу, дело оборачивается плохо, иду к машине и пытаюсь смягчить положение. На сиденье – недопитая бутылка пива. Говорю водителю: “Не сердитесь, понимаете, мы не евреи, это экскурсия, ведь здесь было гетто, вы не знали?” Вижу – для него это новость, он не знает, что такое гетто. “Может, вам не стоит вести машину, – говорю я бритоголовому, – вы же выпивши, попадете в полицию”. – “Я сам полицейский”, – резко отвечает он и наконец уезжает, не сделав нам ничего плохого.