Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона II
Шрифт:
– И это все? – спросил я.
– Конечно, а что вы ждали, что вам иголки под ногти будут засовывать. Это всего лишь обследование.
– Я не об этом. Вы не хотите мне рассказать что со мной будет дальше?
Он устало посмотрел на меня.
– Я не знаю что с вами будет дальше и не должен знать, повторяю мое дело было встретить вас, сопроводить в клинику, подготовить к операции, переправить на звездолет контрабандистов и через месяц встретить. Мои функции крайне ограничены.
– Мне один серьезный человек сказал, что если что то случиться, я могу полагаться на вас.
– А разве что то случилось? – с сарказмом спросил он,
– Ну как бы нет, – пожал я плечами.
– Ну вот видите. Пока все идет по плану. Вот если случится, тогда и поговорим и вообще, Яр, вы свой выбор сделали, я так понимаю совершенно осознано, вас ведь никто насильно не заставлял? В скором будущем работа у вас будет такая, что придется полагаться в основном только на себя и рассчитывать только на свои силы, часто будет так что помочь в какой то момент ни советом, ни действием вам никто не сможет. Вы меня хорошо поняли?
Я мотнул головой.
– Ну и хорошо, а сейчас отдыхайте не буду вам мешать.
Удивительно, но я заснул. В пять меня разбудили, тот же Холечек бесцеремонно растолкал и проводил в операционную.
Профессор Богуслав Пекстис был тщедушный, лысый, пожилой, подвижный человек с морщинистым лицом как печеное яблоко и очень живыми, молодыми глазами. От него, как и от многих врачей буквально веело чистотой, создавалось впечатление, что он моется под душем каждый час. Ассистировали ему все тот же Холечек и медсестра в белом халате, шапочке и марлевой повязке. Поэтому я видел только ее глаза, как она выглядит молодая или пожилая я определить не мог. Профессор называл ее « голубушка». Вообще– то это тройка смотрелась довольно зловеще.
– Ну… с, молодой человек, приступим. Ложитесь на стол, – жизнерадостно сказал Пекстис, пока медсестра помогала натягивать ему перчатки.– Не волнуйтесь– все будет прекрасненько.
Я поежился. Стол был холодный, моему теплому телу, еще до конца не отошедшему ото сна чувствовать холодную клеенку операционного стола голой спиной – было вдвойне неприятно. Сестра « голубушка» деловито поднесла маску к моему лицу …и все. Я отключился.
Яркий свет мешал, резал глаза. Рука возле запястья – ссаднила. Где я? Кто я? соображалось как то медленно, мысли ворочались в голове словно чугунные. Я -Яр Ковалефф. А что я здесь делаю? Ах да– операция, но если я помню что я– Яр Ковалефф, что же получаеться – операция не удалась.
– Как вы себя чувствуете, молодой человек? – услышал я голос профессора Пекстиса.
– Все хорошо, док, -ответил я.
– Ну смелее, приходите в себя.
Мысли в башке задвигались быстрее, я стал очухиваться. Осмотревшись, я понял что находился на койке в своей палате, рядом напротив в кресле сидел профессор и улыбался.
– Док, как все прошло?
– Все хорошо, – ответил он.– Как вы себя чувствуете?
– еще раз поинтересовался он.
– Рука болит, – пожаловался я.
– Ну это быстро пройдет, чип с новыми личными данными мы вам поменяли.
Я взглянул на свою руку -за маленьким розовым шрамом во мне скрывалось частица умершего человека, его уже не было на свете, а часть его которая присутствовала с ним почти от рождения до самой смерти теперь находиться во мне, ощущение крайне неприятное.
– А почему я до сих пор знаю, что я Яр Ковалефф?
– Так и должно быть.
– Вы что его память в меня не слили?
– Да нет, все сделали как надо, -сказал он вставая и подходя ко мне.– Видите ли молодой человек, если вы все время будете чувствовать присутствие в себе другой личности то это грозит серьезным расстройством для вашей психики. Поэтому сейчас воспоминание другого человека находятся у вас в мозгу в правом полушарии дольной части, в отдельном так сказать месте, как бы вам проще и доступнее объяснить не вдаваясь в медицинские термины, что бы вас не путать.
– Попробуйте пожалуйста.
– Воспоминания другого человека находятся у вас в голове, как книга на полке в вашей личной библиотеке, которую вы всегда беспрепятственно можете достать с полки и прочитать в любую минуту, а затем опять поставить книгу на полку до нужных времен. Единственно конечно этому надо научиться и к этому надо привыкнуть, что бы делать это в нужные и сложные моменты для вас.
– И я на время становлюсь другим человеком?
– Не совсем так просто. В те моменты когда вам нужно, память другого человека всплывает у вас в мозгу и будет идти параллельно вашим воспоминаниям, ну и несколько доминировать, поэтому даже если вас подвергнут гипнозу допрашивающие вас люди, никакой другой информации кроме как ваших ложных воспоминаний от вас не добьются.
– Ну и как это делается, в смысле как переключается этот переключатель? Извините уж за тафтологию.
– Ну в общем то достаточно просто. Закройте глаза молодой человек, успокойтесь, включите в своем сознание что то типа метронома или маятника, досчитайте до двадцати пяти, на последней цифре обратите свой внутренней взор к вашей правой части мозга– областью за ухом и произнесите кодовое слово– сольфеджио.
Сработало. Лето, речка, мне шесть лет. Несмотря на то что очень тепло, я почти посинел от холода, тело покрылось гусиной кожей, но из воды вылезать не хочется, хоть и трясет.
– Штефан, пора выходить, ну накупался уже –хватит.
Слышу мамин голос, оборачиваюсь – светловолосая женщина, в летнем красном сарафане стоит на берегу реки, улыбаясь машет мне рукой.
– Мам, ну еще чуть– чуть, ну пожалуйста.
– Я сказала все, хватит, иначе папе расскажу.
Я нехотя вылезаю из воды. Знаю с папой лучше не спорить, уж больно он крут. Мама достает большое махровое полотенце и начинает досуха вытирать меня. Немножко больно, но очень приятно. Начинаю согреваться. Я заворачиваюсь в полотенце целиком, очень хочется есть. Мама уже шарит по своей сумке, достает оттуда бутерброд с сыром и помидор. Кусаю бутерброд, пережевываю вязкий острый сыр с белым хлебом, вдогонку кусаю ароматный сочный помидор, брызги от которого летят во все стороны. Вкусно. Но вдруг становиться до слез очень грустно и больно – знаю, что это последний день когда вижу маму живой. Вечером отец придет домой пьяным, злым – он потерял работу. Обвинит во сем нас с мамой, что это мы ему сломали жизнь, начнет приставать ко мне, тыркая в лицо пальцем, дыша на меня перегаром.
– Когда ты вырастишь и пойдешь работать? Сколько я вас с твоей матерью кормить буду?
Мне страшно, я описался– жидкость из моего мочевого пузыря теплым ручейком стекает по ногам и образует лужицу возле мох ступней одетых в кожаные сандалики, мне очень стыдно и еще более страшно. Отец гадко хохочет.
– Смотрите на него– обоссался. Нет, мужик из тебя никогда не вырастет.
– И вдруг зло вскрикивает:– Что же ты, гаденыш, гадишь у меня в доме! – Беря меня за шею своей мощной рукой, второй больно бьет меня по щеке.– Я заставлю тебя убрать за собой.