Своя Беда не тянет

Степнова Ольга Юрьевна

— С гранатой?! — подскочил я.

— Да, — она с силой потерла виски и села. — С гранатой, которую испекла Салима.

— Ребята, вы кто? — с пола жалобно спросил Возлюбленный.

— Учитель и журналист, — вежливо напомнил я.

— Писатель и педагог, — почти согласилась со мною Беда.

Но Женьку это не успокоило.

— Давайте, ребята, я того, обратно в ментовку пойду. Скажу, что не удрал, а эвакуировался!

— Сначала, — сказала Беда, садясь, и натягивая на себя тонкий свитерок, — ты расскажешь все нам.

— Никаких разборок натощак, — приказал я и пошел на кухню обшаривать холодильник. Уже имеем то,

что имеем, и глупо придумывать, что делать дальше, на голодный желудок. В холодильнике я обнаружил скучный холостяцкий наборчик: пельмени, кетчуп, пиво, вобла, кофе и пачки презервативов — вот уж не знал, что их тоже хранят в холодильнике.

Пока я варил пельмени, Беда плескалась в душе и отвратительно пела. У нее хватало для этого бодрости духа, у меня же руки тряслись, когда я расставлял тарелки. На кухню приплелся грустный Возлюбленный, понюхал воздух, как голодная собака и тяжело вздохнул.

— Да у него руки в наручниках! — примчалась на кухню Беда. — Чего ж ты молчишь-то? — засмеялась она, и я вздрогнул от этого смеха. Теперь я всегда буду вздрагивать от чужого смеха, и вспоминать про британских политиков.

— Кто вы, ребята? — грустно спросил Женька.

Физиономия у него за прошедшие сутки лучше не стала. Отеки как будто усилились, синяков прибавилось, и правая бровь сильно рассечена, хотя брови у него были в порядке, я помню. Наручники оказались как из «Детского мира» — поддались одному повороту отвертки. Женька не смог сразу действовать руками, так и сидел, держа их за спиной. Свои пельмени он не съел, а всосал, прямо из тарелки без помощи рук. Беда с интересом посмотрела, как он это сделал, и отдала ему свою порцию.

— Ну, рассказывай, — ухмыльнулась она, откидываясь на спинку стула и затягиваясь первой на сегодня сигаретой.

— Может, его в ванну сначала? — спросил я.

— Ванна не убежит, — резюмировала Элка, и как всегда, ее слово оказалось последним. Женька сразу понял, чья дудка тут первая, развернулся своим неуклюжим корпусом к Беде и спросил:

— Вас как зовут?

Беда засмеялась в облаке сигаретного дыма, она, как и я поняла, что Женька по-прежнему пытается выяснить ответ на свой главный вопрос: «Ребята, вы кто?»

— Элла, — сказала она тоном, каким признаются, что на главных ролях.

Женька кивнул своей безобразной башкой и, положив руки-клешни на стол, стал рассказывать.

— Когда Глеб принес ведро с водой, я под печку место в сарае искал. Буржуйка — дрянь, я в подвалах теплее живу, чем он со своею буржуйкой. Я печки-конфетки кладу, потому что печных дел мастер. Только кирпича бы где стыр… достать.

— Глеб с ведром пришел, — не дала ему Беда рассказать, какой он небесполезный человек.

— Да, принес какую-то бутылку и ведро с водой. Говорит, помойся, а то вонючий очень…

— Я так не говорил…

— Да ух ты господи, намекнул только. А я, между прочим, на баню копейку всегда нахожу, хоть и в подвалах проживаю.

— Глеб принес бутылку и…, — Беда опять не позволила рассказать ему о себе симпатичные подробности.

— И сказал: «Сиди тихо с такой рожей, не высовывайся. Ученики — дети, учителя — дамы, испугаются». Сказал, что закроет меня снаружи на замок. Сказал, что мыться нужно из тазика. А куда писать не сказал! Вот, — Беда фыркнула, и мне показалось, что Женька покраснел под своими синяками. — Не сказал! — чуть не плача, повторил Женька.

Я достал из холодильника

второй пакет пельменей. Беда посмотрела на меня с отвращением. Большие мужики должны много кушать, но понимают это только сами большие мужики и восточные женщины. Я снова включил печку, чтобы вода закипела.

— Не сказал, — подтвердил я. — Я всегда пользуюсь школьным туалетом. После ремонта там тепло, светло, и не капает. Как-то я не подумал про эту сторону жизни, а ты не напомнил.

— Я постеснялся, — сказал Женька, и Беда опять фыркнула. — Прижало меня сильно. Почки отбиты, скрутило — сил нет. Думаю, в тазик — неудобно, человек там моется все-таки, в ведро помойное под умывальником — вонять будет. В общем, прости, брат, вышел я из сарая.

— Вышел?! — заорал я.

— Вышел, — Женька опустил косматую голову. — Вернее, вылез. Ты же закрыл меня на замок. Окно у тебя выходит не на школу. Там сугроб, елка, забор и снова сугроб. Я окно подергал, не открывается. Тогда я раму выставил, хилая такая рама, одинарная. Думал сначала просто из окна на улицу… того, пописать, но как представил, увидит кто… Вылез я и под елку побежал, за сугроб, никто меня не видел. Уже обратно помчался, а тут — как тряхнет! Алтайские боги продолжают сердиться, — продемонстрировал Женька свою осведомленность и замолчал, уставившись на Беду щелочкой-глазом.

— Дальше, — сказала Беда, выпустив струю дыма мне в лицо. Она щурилась, как кошка, от удовольствия, и трудно было понять в чем это удовольствие — первая сигарета за день или эта струя дыма мне в лицо с подтекстом «От мужика должно пахнуть табаком, а не пельменями».

— А дальше, извините, мне в сарай расхотелось бежать. Я за сугробом, под елочкой толчки пересидел. Потому что неохота мне потом в руинах валяться. Сараюшка, конечно, маленькая, только балкой по башке прилетит — мало не покажется. В общем, пересидел я за сугробом. Когда трясти перестало, я еще маленько подождал, и тем же путем в сарай вернулся. Раму на место вставил, смотрю — в сарае полный разгром. Впечатление — кто-то что-то серьезно искал. Даже пианино сдвинуто.

— Как разгром? — заорал я. — Так это не менты все перевернули?

— Менты позже пришли. Гораздо позже. Я порядок решил сначала навести, думал, может, ты заходил, что-то отыскивал. Потом, думаю, нет, в своем доме так не ищут, и решил все оставить, как есть, чтобы тебе показать. Я, честно говоря, с перепугу сначала свалить хотел, потом, думаю, нет, дождусь тебя и расскажу, как было. Ждал, ждал и заснул. Просыпаюсь, на пороге трое в штатском, но на лбу написано — менты. Стали задавать вопросы: кто такой, откуда, почему в таком виде и почему здесь. Я врать не стал, рассказал как меня пацаны избили, как стреляли, как ты меня спас. И паспорт показал. Он всегда у меня с собой, в кармане телогрейки, а телогрейка на гвозде у двери висела. Я без нее в окно вылезал, и то застрял. Короче, стал я паспорт доставать, а мент и говорит один, ты лучше покажи, что в том кармане такое тяжелое лежит. Я руку сунул и достал пистолет. Он его двумя пальчиками забрал, в целлофановый пакетик положил и спрашивает: «Ты парня из одиннадцатого убил?» Я говорю, не убивал никого, и пистолет первый раз вижу. Они заржали, в ребра дали, потом в глаз, потом в челюсть. Я говорю, ладно, парни, я убил и пистолет тоже мой! Они обрадовались, наручники на меня нацепили и в машину повели. Остальное — как в кино. Которое вы видели.