Своя правда
Шрифт:
Можно было бы все так и оставить, пусть каждый считает своей. Какая разница. Живут в дружбе, и все... Но дружбу сменила ненависть.
Ненависть - фатальное чувство, такое же, как любовь, но со знаком минус. Ненависть - как эпидемия. Охватывает все пространство и не знает границ. С армян перекинулась на русских. Неверные должны освободить мусульманскую землю. Азербайджан - для азербайджанцев. Все, кто другие, - езжайте к себе. И даже в школу занесло эту националистическую заразу. Директор-азербайджанец многозначительно молчал, сжав рот курьей гузкой. Дети
Ирина чувствовала себя виноватой непонятно в чем. Она боялась ездить в автобусе, боялась заходить в магазин. На нее смотрели с брезгливым пренебрежением. Хамили. Русский "джуляб" - это самое мягкое, на что можно было рассчитывать. Однажды двое молодых и вонючих затащили в подворотню и дали обломком кирпича по голове. Удар был не прямой, а скользящий. Содрало кожу. Кровь полилась, как из подрезанной овцы. Ирина заорала во всю силу легких. Чушки вырвали у нее сумку и убежали.
В сумке было всего пять рублей и губная помада. И удар - она это чувствовала - неопасный для жизни. Так что можно сказать - легко отделалась. Но Ирина не замолкала. Стояла и кричала - плакала, и было в этом крике все: и предательство города, и предательство Кямала. И четкое понимание, что ничего уже нельзя изменить.
Ирина решила уехать.
В Москву. К детям. Ее место - возле детей. Что ей сидеть возле женатого Кямала...
В Россию. В Москву, в Москву...
Настала минута прощания.
Кямал помогал собрать вещи, принес пустые коробки из-под марокканских апельсинов и моток бельевой веревки. Все-таки какая-то польза от него была.
Молча паковали книги, посуду. Кямал был деловит, но подавлен. Потом поднял голову и спросил:
– А как же я?
– Ты будешь жить с женой и воспитывать сына, - ответила Ирина.
Он понял, что она все знает. Наивный человек, он до сих пор полагал, что Ирина ему верит безоглядно.
Кямал опустил голову. Врать дальше он не хотел. Вернее, хотел, но в этом вранье уже не было никакого смысла.
– Что с твоим сыном?
– спросила Ирина.
– Врожденный порок сердца.
– Это опасно?
– До пятнадцати лет живут, - ответил Кямал.
– А сейчас ему сколько?
– Пять.
Значит, осталось еще десять. Одно дело растить свое продолжение, а другое дело... Ирине страшно было даже думать об этом. Она не хотела ставить себя на место Кямала даже в воображении. Бедный Кямал...
– Когда ты женился?
– спросила Ирина.
– Когда к школе пришел? Когда плакал?
– Да...
– А почему не сказал?
– Я не мог. Ты прости...
Кямал заплакал, но иначе, чем всегда. Обычно он плакал как ребенок, чтобы видели, и сочувствовали, и утешали. Это был плач-давление. А сейчас он плакал как мужчина. Прятал лицо.
– Я тебя прощаю, - сказала Ирина. Он заплатил судьбе сполна. Что уж теперь считаться...
Она обняла его за голову. От его волос пахло чем-то родным и благодатным. От них ушло общее будущее, но прошлое осталось и въелось в каждую клетку. Все-таки любовь, если она настоящая, остается в человеке навсегда. Как хроническая болезнь.
Ирина собралась в Москву не с пустыми руками. Она сосредоточилась и выгодно продала квартиру соседям - за шесть тысяч долларов. Деньги по тем временам - немереные. Если перевести на рубли - миллионы. Считай, миллионерша.
Ирина все узнала: можно прописаться в квартире сына или дочери. Не временно, а постоянно. Имея постоянную прописку, можно устроиться работать по специальности. Учителей не хватает, поскольку никто не хочет работать за маленькие деньги. Но маленькие - тоже деньги. Ирина умела виртуозно экономить. Она могла бы даже написать диссертацию на тему "Выживание индивида в современных условиях".
Предстоящая жизнь рисовалась так: Саша с женой, двое детей - Максим и Аля. И она - глава рода, на хозяйстве и воспитании детей. Молодые работают. Ирина держит дом. Все логично. Впереди - счастливая старость, ибо нет большего счастья, чем служить своим детям.
Поезд отходил через сорок минут. Пришлось взять целое купе, иначе не уместились бы узлы и коробки. Провожал Кямал. А кто же еще...
Ирина позвонила в Москву с вокзала. Набрала код Москвы и номер Сашиного телефона.
– Але, - раздался молодой плоский голос. Ирина догадалась, что это жена Людка.
– Сашу можно?
– закричала Ирина.
Она не доверяла технике, а ей необходимо быть услышанной.
– Его нет. А кто это?
– Ирина Ивановна. Его мама.
– Ну...
– скучно отреагировала Людка.
– И чего?
– Передайте Саше, что я еду. Пусть он меня встретит завтра в семь утра, поезд Баку - Москва, вагон четыре, место шестнадцать...
Ирина ждала, что Людка возьмет карандаш и все запишет: время прибытия, номер вагона. Но Людка недовольно спросила:
– В гости, что ли?
– Почему в гости? Жить.
– К нам?
– А куда же еще?
– удивилась Ирина.
Людка оказалась тупая. Мать едет к сыну. Что тут долго разговаривать? Но Людка, видимо, считала по-другому: сначала надо спросить разрешения, а не ставить перед фактом.
Ирина бросила трубку. Вернулась к вагону. Кямал держал Алечку за руку, поглядывал на часы.
– Иди, - сказала ему Ирина. Забрала Алечкину руку в свою.
Ирина не хотела дожидаться той минуты, когда поезд тронется и Кямал побежит рядом, задыхаясь, чтобы хоть на секунды отодвинуть расставание. Ей было его жаль.
Жалеть надо было себя: сорвалась с места, как осенний лист, ни кола ни двора, и как там ее встретят, да и встретят ли... Жалеть надо себя, но она жалела Кямала - своего третьего ребенка. Как он будет справляться с жизнью, бедный мальчик, у которого еще один бедный мальчик...
Слезы жгли глаза, но Ирина стиснула зубы.
– Иди, Кямал...
– приказала она.
– Иди и не оборачивайся.
Кямал послушался, он привык ей подчиняться и пошел не оборачиваясь. Он уходил в свою жизнь, где больше не было счастья, а только долг и страдания.