Священная война (сборник)
Шрифт:
– Мать твою!.. – услышал Мансуров. Оглянулся: вахмистр, бледный, отбрасывает обратно в толпу дохлую крысу; в лицо швырнули, едва успел перехватить.
Метнувший падалью и не думает скрыться, стоит, подбоченясь, на виду; шаровары обтрепаны, в пятнах, чапан разлезся клочьями; в руках связка дохлятины, а глаза белым-белы, словно и нечеловечьи… явный терьякчи. [93] Скалит гнилой рот; доволен: хоть раз, а заметен в толпе.
Столкнулся глазами с Мансуровым, осклабился до ушей, встряхнул крысами.
93
Терьякчи – наркоман, курильщик опиума (тат.).
– Урррус-шайтан! Ай, карачун!
В толпе шелест, шипенье. А сеймен ханский здесь же ошивается; все видит, все слышит, а вроде и не замечает…
Мансуров, превозмогая холодок противный, надменно выпрямился, глядя поверх бритых до синевы голов, засаленных тюбетеев и негусто торчащих тюрбанов. Чуть подшпорил коня, затылком ощущая, как, пропустив миссию, смыкается за всадниками татарва.
«И это – братья предков моих? – подумал едва ли не с тошнотой. – Ужели таким был и Мансур-бей?»
Новые улочки. Новые толпы. Но пронесло; проехали. У врат дворцовых сеймены скрестили копья, не пропуская. На ярлык с тамгой [94] и не поглядели. Почти час стоял у ворот, чувствуя, как закипает в сердце истинно здешнее, неведомое ранее дедовское бешенство. Сперва, сколь мог, обуздывал себя долгом дипломатическим. Потом сорвался:
– Комиссар Республики Российской перед вами, чурки скуломордые! Прочь с дороги! – и уж попер конской грудью на сейменов, не размышляя о следствиях, прямо на вмиг склоненные копья.
94
Ярлык – пропуск; тамга – печать (тат.).
Тут же, чертиком, ага объявился. Велел впустить. Объяснил: хан светлый с Аллахом беседовал, отчего и не мог призвать к себе немедля. Ныне повелевает войти.
– Джигитов тут оставь, Мансур-бей, – добавил, щурясь. – И саблю отдай, ни к чему тебе сабля.
Вспыхнул Мансуров.
– Комиссар Республики Российской с оружьем не расстается; тебе, ага, сие ведомо…
– Якши, [95] Мансур, якши… давай фирман [96] свой!
95
Якши – хорошо (тат.).
96
Официальный документ (тат.); здесь – верительная грамота.
Увы, нет грамоты: генерал Давыдов, лихоманкою помирая, не успел формальность исполнить. Пришлось смириться. Отстегнул саблю, сунул ближнему сеймену. Ободряюще кивнул гусарам: не бойсь, не бойсь…
Вошел во дворец. Сеймены, с двух сторон зажав, повели темными коридорчиками. Вновь подивился Кирилл Мансуров убогости покоев: ковры, как один, драные, стены исцарапаны, облупились, куда ни глянь – паутина, будто совсем уж прислуги нет. Повсюду муллы: седые и темнобородые, в зеленых чалмах и в белых. Глядят, не скрывая ненависти; впрочем, эти и в хорошие дни сего чувства не прятали: знают, сильны! – сейменов у хана кучка, орды на Яйле, [97] а за этими – толпа базарная. Они ее и подняли в январе урусов резать, они и хана с Кубани привезли…
97
Яйла – крымское плоскогорье, пастбища крымских кочевников.
У высоких, в тонкой, хоть и порядком ободранной резьбе, дверей остановились. Ага трижды ударил в створки и обернулся.
– Великий Гирей, падишах правоверных, хан четырех орд Крымских, владетель Ногайский и Перекопский, дозволяет войти!
Зал, чуть более светлый, чем прочие. Напротив двери – ковер; не так уж и плох, не в пример прочим, в Одессе на базаре рублей за пять пошел бы. Под самою стеною – возвышенье с тремя ступенями. У ступеней, поджав ноги, – трое. Калга, нуретдин, [98] визирь великий. А на возвышении, на семи потертых подушках скверной парчи – хлипкий, с жидкою крашеной бородкою, с бегающими глазами человечишко.
98
Второй после калги сановник Крымского ханства.
Молчат. Глядят сквозь щелочки.
– Солнце Правовэрных слушает тебя, Мансур-бей…
Это визирь; прочие по-русски не разумеют. Давыдов татарским владел, ему легче было, мог и на хана прикрикнуть. Смутно пожалелось Кириллу: зря пренебрегал изученьем языка предков своих; хотя – кто же знать мог, как обернется?
Сделал три встречных шага, предписанных этикетом. Сдвинул звонко каблуки.
– Именем Республики Российской прошу хана ответить: когда намеревается послать конницу, обещанную в помощь Верховному Армии Республиканской Командованию?
Эх, все ж не дипломат! Давыдов бы нынче соловьем распелся, халвы б словесной размазал, как заведено. Мансурову же подобное не по силам; сразу взял быка за рога. Троица осталась невозмутимой, визирь же и ага сейменский, русский понимая, прищурились еще больше.
– Именем Республики же, с коей Крымским ханством договор подписан о взаимной приязни, прошу разыскать причины прекращения связи курьерской, меж миссией и Севастополем учрежденной!
А так и надобно! без лепестков ненужных! Азия учтивости не приемлет, ей камчу [99] подавай…
99
Камча – плеть (тат).
– Ай, Мансур-бей, Мансур-бей, – мелко трясет седенькою бородой визирь, – горачий ты, сапсем джигит… Дауд-бей, упокой душу его Аллах, ласковый был… Ну, чэго еще гаварыть хочеш?..
– Именем же Республики, – отчеканил Мансуров, – требую учинить розыск заводчиков смуты в Бахчисарае, направленной супротив чести миссии Российской, тем самым же и Российской Республики!..
В январе еще за хулу на Республику ссекли на майдане ханским велением головы семерым, средь которых даже и мулла был; сами татары арестовали, не дожидаясь слова из миссии. Ныне же визирь усмехается:
– Плохой твой слово, плохой… сапсем яман! [100] Кырым не Русистан; Аллах челавэку язык дал, гаварыт пазволил; как же казнить за мысл?
Согнувшись вдвое, оглянулся, прокурлыкал по-татарски что-то длинное, видно – перевел; хан хихикнул, калга с нуретдином губы раздвинули, даже сейменский ага, здесь безмолвный, смехом пошелестел.
Мансурова словно забыли. В ответ визирю пискляво пролопотал хан; калга каркнул; нуретдин кивнул медленно. Визирь разогнул спину, повернулся к комиссару.
100
Яман – плохо (тат.).