Священник Глеб Якунин. Нелегкий путь правдоискателя
Шрифт:
Глава II
Будущие священники в Сибири
Глеб Якунин родился в Москве и воспитывался в верующей семье, но, как сам впоследствии подчеркивал: «…мать была простая православная женщина, образования не имела. То была обрядовая вера. Так воспитывали. А вот когда надо было осмысливать духовные догматы, тогда я эту веру потерял». Его отец был царским офицером, дворянином и вынужден был всю жизнь скрывать это. Он подрабатывал, играя в оркестре на калрнете. Коренной москвич, он встретил Клавдию Здановскую и вскоре они поженились. Прекрасно понимал, что если поступит на работу, то рано или поздно обнаружится его происхождение и он будет репрессирован. Поэтому перебивался случайными заработками.
Иван Галактионович Якунин, дед Глеба
В начале Второй мировой войны семья была эвакуирована на Урал. Но там Павла Якунина предупредили, что к нему подбираются чекисты. Он уехал в Москву. Поскольку у него не было продовольственных карточек, он голодал.
Крайний справа – отец Глеба, Павел Якунин.
Кадетский корпус
Лидия Здановская с братом Иосифом
Глеб Якунин в детстве
Глеб потерял веру в пятнадцать лет, но позднее студентом в Иркутске обрел ее вновь под влиянием Александра Меня. В юности будущий священник прошел через увлечение оккультизмом. Позже он вспоминал: «…я не могу так претендовать называть его своим другом, но он был моим учителем. Вместе с ним мы жили в маленькой комнате. Я прошел долгий путь от йоги, антропософии, Штейнера… И вот, благодаря отцу Александру, я пришел к вере, и поэтому для меня это человек очень близкий. И чем больше изучаю его всю деятельность, он стоял как бы пророком. Будет актуально его учение, его проповедь для России и, может быть, для мира еще десятки, а может быть, и сотни лет»1.
Клавдия Иосифовна Якунина, мать Глеба
Увлечение теософией причудливым образом сочеталось с игрой на отцовском кларнете. Он оставался верен этому инструменту – своеобразному завещанию отца. О его гибели он узнал только после войны. Видимо, это известие глубоко ранило его душу – он яростно возненавидел Советскую власть. После окончания школы поступил на биологический факультет Пушно-мехового института, который располагался в подмосковной Балашихе. В конце 1954 года институт был расформирован. Еще год МПМИ функционировал без набора первого курса. Последний выпуск студентов-охотоведов (пятый курс) состоялся в 1956 году в Московской ветеринарной академии. Студенты-охотоведы третьих-четвертых курсов после расформирования института продолжили обучение в Иркутском сельскохозяйственном институте, в котором еще в 1950 году был создан факультет охотоведения. Студенты других специальностей МПМИ доучивались в других городах.
Глеб с дядей, Иосифом Здановским
Глеб уже учился в институте, когда Александр Мень только поступал в него. Сохранились письма середины 50-х годов будущего священника Александра Меня к невесте, Наталье Григоренко. Он описывал быт и жизнь московских студентов в Иркутске, куда был переведен их институт: «Мы с Глебом живем в одной комнате. Он парень хороший и свойский. Мы друг другу не мешаем. Тем более, ты ведь знаешь, я уже напрактиковался жить с разными людьми, и мне легко уживаться с кем угодно. Представь себе, что я хожу по Иркутску в таком виде, как на фотографии. Но здесь таких много, и никто не обращает внимания. Даже в институте. Ведь это Сибирь, а здесь бороды вполне в моде. А я избавлен хотя бы частично от бритья. Учти, что и бритв-то здесь нет. Глеб сейчас все трубит на кларнете. И, наверное, будет выступать у нас на вечере. Надо будет сходить его послушать, а то я еще не был у нас на вечерах ни разу». «Глеб, кажется, вылезает. Вчера вечером я прямо из леса зашел в «Муз. комедию» на фестивальный вечер, где он играл. Через два номера я ушел и просидел в фойе и буфете все время. Зашел в зал только на номер наших мальчиков. Все остальное было похоже на сон идиота или карикатуру»2.
С мамой, Клавдией Иосифовной
«Глеб, однако, афернул и едет в Александров. Он уезжает послезавтра и зайдет к тебе, когда у вас кончатся каникулы. Мы с ним в последние дни совсем на экзамены плюнули. Боюсь, как бы рикошетом не отлетели. На днях в филармонии устроили охотоведческий вечер. Сколотили джазик: Глеб, Ушаков, Том Самсонов и другие. Ударили по иркутским. Все были в ужасе. Мы пришли в самых вызывающих видах. Музыка была только “западная”. Ни одного вальса. Все плевали на провинцию и страшно стиляли. В общем, Иркутск впервые видел такое зрелище. Четвериков достал дикий галстук и повесил его между ног. Я вообще все это недолюбливаю, но здесь в пику дикарям хочется сделать что-нибудь ненормальное. Джаз лабал с выкриками, и ударник был на высоте.
Глеб Якунин – студент Пушно-мехового института
Александр Мень не сгущал краски – Сибирь в эти годы была страшна, поскольку после смерти Сталина из лагерей освобождались не только невинно осужденные, но и уголовники, которые оседали неподалеку от лагерей: «В городе сейчас новый взрыв бандитизма. Грабеж на сотни миллионов. Грабят банки, угоняют машины, убивают и калечат людей. Недавно был случай, когда двухлетний ребенок разорвал облигацию на десять тысяч. Отец отрубил ему обе руки, его судили. Говорят (но, наверное, врут), что на суде, ребенок плакал и кричал: «Папа, отдай мне ручки». Кроме этого, было несколько процессов сыновей, которые свезли своих матерей на помойки и завалили. Иногда мне среди этой человеческой гадости становится очень мерзко. Хочется уйти куда-нибудь, пожить хоть недолго среди нормальных. Но слава богу, в Иркутске есть нормальные (единицы). Может быть, тебе покажется, что я преувеличиваю, но ведь у каждого своя мерка и свой подход. Я соскучился по умным лицам и нормальным культурным людям, которым подобает быть в XX веке. А что здесь? Я расскажу тебе потом. Я узнал здесь больше, чем за всю жизнь, и потерял 50% своей веселости»5.
Власти СССР и в эти годы готовились к войне, поэтому студенты были обязаны в течение нескольких месяцев проходить военную подготовку: «Вот уже две недели, как я действую в роли солдата. Не сказал бы, чтобы это было похоже на курорт, но не так уж это ужасно, как рассказывал Глеб. Жизнь наша примерно такого характера. В семь часов орут подъем. Нужно моментально встать, одеться, умыться и пр. Потом сорок пять минут бегать и на турнике. Это не доставляет мне никакого удовольствия. Счастье, что погода не очень жаркая. Потом – учения. Бесконечные маршировки по пыльным дорогам, с шинелью, лопатой, автоматом и противогазом. В кирзовых сапогах. 14-го числа приняли военную присягу. Все время на стрельбище. Палим из всех видов оружия. Целые дни на полигоне. В долине между гор часто ночные занятия. Стрельба, ракеты, атаки, танки и пр. Это довольно интересно. Личного времени нет. То оружие чистим, то муштра, то учения. Но я умудряюсь и читать и даже писать. Приходится урывать по пять минут в окопах. Выроешь, замаскируешься, поставишь автомат и понеслась. Без сумки очень плохо. Даже Библию мою портативную некуда класть. Но теперь ношу ее с разрешения командира взвода под гимнастеркой. Даже ходил с ней раз пять в атаку»6.
Жизнь в провинциальном Иркутске заметно отставала от столичной: «Я увлекаюсь только приемником. Вечером мы с Глебом включаем неплохую музыку и даже заграничные станции на английском и пытаемся разобрать. Так как мы далеко и к нам заходят редко, я сделал в комнате обстановку и оформление согласно своим вкусам. Совершенно свободно. Между прочим, я с каждым днем все более и более убеждаюсь, что попал лет на двадцать пять назад. Такие здесь дикие представления, предрассудки и нравы. Даже в местных газетах появляются такие статьи, которые позднее 1930 года в Москве не могли бы появиться. Но это как обычно. Провинция в хвосте. Трамваев приходится ждать, и посадка на них такая, как у нас во время войны. Люди здесь пьют немало. Например, на сегодняшний вечер, как мне сказали, девушки потребовали, чтобы на каждого было не менее литра. Я же, напротив, здесь совсем не пью. Одним только заразился. Говорю «однако» чаще, чем нужно, как здесь все говорят. Вообще, наш московский выговор резко отличается от местного. Но в здешней отсталости есть и плюсы. Например, кроме журналов, которые я тебе как-то показывал, я здесь свободно достаю много других изданий того же рода. В Москве было трудно, т.к. сразу расхватывали»7.
Глеб Якунин на лыжах
Глеб Якунин уже в те годы отличался свободомыслием и умел отстаивать свои права: «На Первое мая у нас вдруг выпал снег. А мы с Глебом рванули на Байкал. Ехали в полукрытой машине. Промокли и замерзли. Но было очень весело. Глеб отчаянно бьется, но ему не хотят давать свободного диплома. Но я думаю, что он выиграет, т.к. его справки вполне достаточны». Тем не менее, получить свободное распределение после окончания института было очень трудно: «Мы с Глебом тут замыслили одну аферу. У него скоро практика. Он выпросил у декана разрешение поехать в Приокский (заповедник – С.Б.) Это значит – почти Москва. Я же хочу осуществить это летом. Не знаю, что выйдет, но надеюсь на это очень. Это вообще мечта. Комментарии излишни. И ты сможешь ко мне приехать. Но это только проекты, которые хранятся в тайне, а то любители набегут кучей. Как у вас весной сессия и каникулы? Сюда в Иркутск приехали какие-то товароведы с IV курса. Французские фильмы пошли у нас. Я пока только «Жюльетту» посмотрел. Такое расписание, что и в кино-то теперь сходить невозможно. Я смотрел «Жюльетту» с удовольствием, потому что очень устал (мозгами) и был очень доволен, что все ясно и думать не нужно. Я почти все свободное время провожу в библиотеке. Там столько замечательных книг, что я глотаю, конспектирую. Еле успеваю. Работа моя за три месяца продвинулась на двести страниц»8.