Священник
Шрифт:
На улице я обмяк всем телом. И не замечал, в каком напряжении держался. Тот паб находился почти через дорогу. Я надеялся, никогда не узнаю, что для меня настанет раньше, паб или морг. В ответе — целый пласт ирландской психики. Теперь я заключил сделку с Господом — и Он откликнулся, так что пить мне было нельзя, не сейчас… Боже, только не сейчас.
Я сдвинулся с места, стараясь не оглядываться через плечо. Проходил магазин «Эйдж Концерн» и, чтобы отвлечься, заглянул.
— Не забудьте наушники.
— А, точно.
Ей и двадцати не было, и все же чувствовалось у нее природное сострадание, ранившая в самое сердце открытость. Затем, к еще большему моему смятению, она продолжила:
— У вас наверняка и батареек нет. Придете домой — и ни одной, обидно-то как.
Она бросила взгляд на покупателей, потом пододвинула по стойке две батарейки. Я был готов поклясться, что она мне подмигнула, но, наверное, это я уже размечтался. Сказал:
— Вы замечательный человек.
Она не приняла это всерьез, ответила:
— Идите вы. Вы бы видели меня дома — я ходячий кошмар.
Разве такие короткие встречи не уравновешивают ежедневную отвратность жизни? Может, в точности измерить трудно, но всего один мимолетный миг дает силы продолжать.
Я не слушал музыку уже очень, очень давно. Для этого нужна душа. Моя усохла, когда ребенок вышел в окно. У Джеффа, похоже, тоже. Я добрался до Шоп-стрит, зашел в «Живаго». Диклэн Макэнти все еще был на месте, встретил меня с:
— Господи Боже, воскрес.
Будто я был в настроении. Он правильно понял мое выражение лица, сказал:
— Тебе Джонни Дьюхана, как обычно?
— Все, что есть его.
Я огляделся, увидел новые альбомы, в том числе… Эммилу Харрис, Уоррен Зивон. Взял обоих.
— Умер две недели назад, — сказал Диклэн, постукивая Зивоном по стойке.
— Что?
— Да, записывал этот альбом, уже зная, что ему недолго осталось. Слушать больно.
Заворачивая, добавил:
— Джонни Кэш тоже умер.
Господи, а я отстал от жизни, пора газеты читать или новости смотреть, что ли.
Диклэн выдал сдачу, спросил:
— Ты как? Что-то ты очень тихий.
И я ответил:
— Дома я просто ходячий кошмар.
На следующий день скончался Роберт Палмер — все мерли как мухи. У него новый альбом не вышел. Если бы хотелось всерьез обжечься, всегда можно было послушать Джонни Кэша и Hurt.
Я выгорал.
12
Мы беззаботно мчимся к пропасти, держа перед собой какой-нибудь экран, чтобы ее не видеть.
27 июля 2003 года, газета «Айрленд он Сандей»
«Если бы он выпустил тысячу пуль где-то по пятьдесят центов каждая, это все равно слишком малая цена за человека, который вложил столько сил в полицию».
Коллега бывшего комиссара полиции Пэта Бирна, отметившего свой уход на пенсию в тире «Феникс-Парк».
Сестра Мэри Джозеф наконец расслабилась. Никто не арестовал ее в связи с убийством отца Джойса и никто не задавал вопросов… она посмела надеяться, что ее молитвы услышаны. Похоже, тот, кто убил беднягу, за ней уже не придет. И в любом случае, твердила она себе вновь и вновь, она ничего плохого не сделала — хотя в глубине души знала, что допустила страдания мальчиков. Сколько молитв она ни читала и сколько доводов ни придумывала, голос в голове не прекращал свой рефрен… «Ты знала, ты знала, что несчастных созданий жестоко растлевают — и ничего не сделала. Это грех неисполнения долга, ты так же грешна, как и отец Джойс».
Но в основном она пристыженно утешалась тем, что ее не разоблачили, ни в чем не обвиняли. Один мальчик в слезах умолял ее о помощи. Сперва она пыталась подкупить его шоколадкой, но он при виде сладости смертельно побледнел, чуть не упал в обморок, и тогда она сделала ему выговор и, прости ее Боже, надрала уши. До сих пор так и видела его личико, слышала ужасные слова: «У меня из попы идет кровь».
Она произнесла вслух: «О, пресвятая Богоматерь, избавь меня от этой муки». Мальчик поселился в ее снах, только плакал теперь кровью.
У нее начали выпадать волосы, и она понадеялась, этого наказания будет достаточно. Главной любовью ее жизни, не считая Иисуса, был отец — и ей было страшно от мысли, что ему за нее стыдно. Она пала на колени, начала «Ar nathair»… («Отче наш…»)
Я позвонил Джо Райану — знакомому со времен в полиции. Он работал журналистом и, хотя общались мы приветливо, друзьями не были, даже не близко. Он ответил на втором гудке, и я приступил к обычным полуприветливым формальностям, пока он не перешел к делу:
— Ну, хотел-то чего?
Я изобразил обиду, а он добавил:
— Кончай уже, что надо?
Я вздохнул, спросил:
— Ты не знаешь парня по имени Коди? Лет двадцать, недоделанный американский акцент и…
Он перебил. Если ты какое-то время живешь в Голуэе, Джо тебя знает.
— Сейчас у всех пацанов такой акцент, но да, этого знаю, сын Лиама Фаррахера. А что?
Он был журналистом, так что я решил запутать его правдой:
— Он хочет стать моим напарником — готов? — по частному сыску.