Священник
Шрифт:
— Брось, Джек, этот человек — тяжелый случай, — сказал он.
Я удивился, выдал это, сказал:
— Мне показалось, он вполне держит себя в руках.
Майкл терпеливо улыбнулся — мое любимое выражение, сразу завожусь, — сказал:
— Как легко тебя задурить.
Задурить? Меня-то?
Не успел я ответить, завизжал мой телефон. Я скривился, как когда чуешь лошадиный навоз, пробормотал:
— Надо было выключить.
Он пожал плечами.
— Ответь, а я пока организую нам кофе.
Он вышел из офиса, и я сказал:
— Да?
— Джек, это
— Что тебе надо?
Я ответил с гранитом в голосе. Он заметил, выпалил:
— Я его нашел.
Возбужденно, ликующе, радостно. Я спросил:
— Кого нашел?
— Сталкера. Я его нашел.
Я был изумлен, но признался ли в этом?
Не-а.
Сказал:
— Ну и что, теперь все из тебя тисками вытягивать?
Его радость поостыла.
— Прости, я… эм-м… Его зовут Сэм Уайт, живет на Сент-Патрик-авеню…
Помолчал, подождал. Я рявкнул:
— Возраст, род занятий?
— А, да, двадцать восемь, безработный… и живет один.
— Уверен, что это он?
— На сто процентов.
— Ладно, сегодня вечером встречаемся в пабе «У Ричардсона» в семь. Сможешь найти?
Я слышал его обиду.
— Да, да, смогу, — сказал он.
Я сбросил звонок.
Жесткий до конца.
Майкл Клэр вернулся с двумя дымящимися чашками, вручил одну мне, сказал:
— Решил, ты не из тех, кому нужны блюдца.
Понимай как хочешь. Алкоголики страшатся блюдец, ложек — всего, что выдает дрожь в руках. Сами посмотрите, как ложка выделывает джигу, а блюдце — полное фанданго. Или он принял меня за невежду, непривычного к этикету? Или, блин, может, так действительно проще.
Он улыбнулся, словно читал мои мысли, спросил:
— Молоко, сливки, сахар?
— Черный — отлично.
Так и было.
Я попытался вернуться к теме, спросил:
— Ты говорил, Том не совсем… в себе?
Он разглаживал морщинку на брюках, сказал:
— А ты не отступаешь, да? Как говорится, сразу к делу? Я занятой человек, да и у тебя… — он показал на телефон, — …активная жизнь. Давай не будем ходить вокруг да около. Просто спрашивай.
И я спросил:
— Ты имеешь какое-то отношение к… к… кончине… отца Джойса?
Он словно распробовал слово «кончина», покатал в мыслях. Такой вопрос должен бы разжечь
Гнев
Возмущение.
По самой меньшей мере — желание выставить за порог.
Но он откинулся на спинку кресла, помассировал затылок, уставился в потолок. В помещении что-то возникло. Я не настолько вычурный, чтобы назвать это холодком, но температура точно упала. Он спросил:
— Никогда не занимался йогой, Джек?
Мое имя в его устах звучало как ругательство, а дружеский, почти шутливый тон пугал, застал меня врасплох. Я запнулся, потом:
— Нет, не хватает терпения.
Тогда он быстро распрямился — одним текучим движением, — сказал:
— А стоит. Ты очень напряженный — можно сказать, накрученный.
Как на такое ответить? Я не знал. Он окинул меня взглядом, сказал:
— Ответ на твой вопрос — да.
Дело раскрыто.
Если бы было так просто. Да, будто мне повезет. Послужишь в полиции — запомнишь правило: человек признается сходу — ловить нечего. После резонансного убийства копов заваливают признаниями. А я уже нутром понял, что Клэру нравится трахать мне мозг. По лицу видно. Кроме того, когда признаются легко, часто прикрывают настоящего преступника. Мать признается, чтобы спасти сына; ну или отец.
Перевод: легкое признание равно бред собачий.
Можно сворачиваться, звать полицию.
Он поднялся — сплошь деловая эффективность — спросил:
— Что-нибудь еще?
Я встал озадаченный и растерянный, выдавил:
— Так ты признаешься?
Он поднес палец к губам, произнес:
— Ш-ш… ш-ш…
Потом всмотрелся в меня, словно изучал некий образчик, причем не самый интересный, и сказал:
— Реалполитик.
Причем даже с немецкой гортанностью. Когда я уставился на него пустым взглядом, он добавил:
— Возможно, тебе ближе выражение «самый сок» в том смысле, как его употребляют американцы. Позволь кратко обрисовать, как все устроено, мальчик мой.
От снисходительности в «мальчике моем» я закипел, гнев нарастал градус за градусом. Он продолжал:
— Власть — вот топливо, на котором все работает, с которым все улаживают. Я играю в гольф с твоим старым другом суперинтендантом Кленси, а он, боюсь, от тебя не в восторге. Считай гольф нашей версией масонства: кто играет вместе, спасает друг другу шкуру. Теперь примени воображение — можешь? Можешь выйти за свои крошечные рамки? Вообрази порочную троицу — Церковь, полиция и я fein (сам): мы хотим видеть, как этот город растет, у нас на него большие планы, и ты думаешь, мелкая помеха вроде мертвого священника, в любом случае уже опозорившего Церковь, сумеет — как бы выразиться — раскачать лодку?
Он издал короткий смешок — скорее лай, причем бешеный, — затем:
— Во время крупных строек — и не заблуждайся, Тейлор, этот город еще станет культурной столицей Европы, — обязательно, если простишь меня за небольшой каламбур, катятся головы.
Он помолчал, влюбленный в собственную речь, в грядущие проекты великой важности, а потом подбавил в голос гранита, спросил:
— И ты думаешь, что недоделанный следователь, сыщик-алкаш, частный, сука, детектив, ищейка хренова, — Господи Всемогущий, ты думаешь, такое пустое место, как ты, остановит поток? И ведь тебе, если не ошибаюсь, одно предупреждение уже сделали.
Так называемое ограбление перед квартирой «Фёрбо», полицейская обувь — теперь все зловеще складывалось.
Я был зол как никогда. Даже не из-за оскорблений — а они мимо не прошли, уж не извольте волноваться, — но из-за того, что он правда верил, будто может просто идти по головам. Вот это действительно довело меня до кипения. А когда кипишь, ты в одном шаге от сердечного приступа. Я пробормотал:
— Сволочь, думаешь, меня так просто запугать?
И да, сам знаю, слабовато.
Завизжал его телефон — по крайней мере, так мне показалось, — и он сказал: