Священник
Шрифт:
Он чуть не пролепетал с застенчивым видом:
— Надеюсь, это не перебор, но в «БТ» была распродажа, а у меня завалялась пара фунтов. Купил вот для тебя.
Умирая от стыда, сунул мне пакет и сказал:
— Только не злись.
И смылся.
Это была коричная кожаная куртка, с кучей карманов, причем на переднем было написано… «Босс».
Никогда еще не был так близок к тому, чтобы разрыдаться на улице. Разрыдаешься на улице в Ирландии — подумают: «Что-то рановато начал».
К черту сраный график,
— Обязательно заходи на стаканчик.
Мы наткнулись на «О’Нотон» — не из моих обычных точек. Никаких претензий, вообще-то в его пользу говорит многое — старый, колоритный; беда в том, что я знаю слишком много завсегдатаев — не лучшая ситуация для пьяницы. Анонимность, даже в родном городе, нужно лелеять, есть возможность отвоевать свой уголок — хватайся обеими руками. Не успели войти, как уже поднялся чуть ли не хор «Здорово, Джек». Бобби взял две пинты стаута, по «Джеймисону», и я решил испортить день. Мы перешли в кабинку, подальше с глаз, и чокнулись. Я снова не притронулся к выпивке, только смотрел. Бобби, уже под мухой, да не под одной, не заметил. Сказал:
— Я выиграл в лотерею.
Он был моего возраста, подточенный потином, букмекерскими конторами и женой с пилой вместо языка. Из-за блеска в правом глазу казалось, будто он то и дело подмигивает, и это смущало даже в лучшие времена. Пара стаканов — и начинаешь подмигивать в ответ.
Я не знал, сколько Бобби выиграл, но предположил, что немало, судя по тому, как разные люди заглядывали за перегородку и спрашивали:
— Как поживаешь, Бобби? Не хочешь пинту, не хочешь картошки, орешков?
И от него пахло деньгами — той неуловимой аурой победителя: если подберешься поближе, зазнакомишься, кто знает, вдруг и к тебе прилипнет.
Он лучезарно улыбнулся с белой пеной на губе от «Гиннесса». Он знал, что я все понял, сказал:
— Говнюки, раньше бы в мою сторону и не взглянули.
— Лучше человека для такой удачи не найти, — сказал я.
И кажется, всерьез, но с удачей никогда не знаешь — вдруг все-таки злишься самую капельку, что она досталась не тебе. Он щедро отпил, отрыгнул, спросил:
— У самого как с деньгами, не сидишь на бобах?
Потом рассмеялся:
— О бобах от Бобби, шутка на миллион — упс, опять каламбур, два по цене одного.
Я вежливо посмеялся, намекая, что пора бы проехать эту очень несмешную заминку, сказал:
— Нет, все в порядке, спасибо, что спросил.
Он помрачнел, и я уж испугался, что обиделся. Он придвинулся:
— Не хочу, чтобы слышали эти клоуны, но тут один тип грозится с тобой расправиться.
Я скрыл тревогу, спросил:
— Кто, почему… а главное, где?
Почувствовал его дыхание — виски, стаут и… сыр? Он сказал:
— Какой-то дублинский гусь, говорит, найдет винтовку помощнее и прикончит тебя.
Так по-американски, что я рассмеялся и ответил:
— Да я его знаю, извращенец, который приставал к моей подруге. Он только лает, бояться нечего.
Бобби не согласился, озабоченное выражение не пропало.
— Господи, Джек, когда речь заходит о винтовках, лучше клювом не щелкать.
Меня это не на шутку развеселило.
— Пабная болтовня. Я переживаю только из-за тех, кто ничего не говорит, а винтовку находит. Вот тут стоит призадуматься.
Бармен незваным принес новый поднос с выпивкой. Так оно и бывает, когда срываешь большой куш, — люди знают, что ты не против. Бобби сменил тему, спросил:
— Тебе интересно, сколько я выиграл?
Интересно ли?
— Только если сам хочешь сказать.
— Три четверти лимона…
Я присвистнул. Он заслужил. Бобби из тех, у кого в кармане мышь повесилась, последний хрен без соли доедал, прятался от домохозяина, жил в долг, от получки до получки.
Я порадовался за него. Он спросил:
— Угадай, сколько человек сделала миллионерами Ирландская лотерея?
Я не представлял, но он ожидал ответа, попытки. Поляну накрывал он, так что я предположил:
— Эм-м… сто?
— Восемьсот пятьдесят. Ой, восемьсот пятьдесят и три четверти, если считать меня.
Что тут скажешь? Сказал очевидное:
— Ни хрена себе.
Он был в восторге, выхлебал чуть ли не половину новой пинты, сказал:
— Газета опросила победителей — и угадай, сколько из них рады, что победили?
Сложный вопрос.
— Да все рады, гондоны везучие.
Ему это понравилось, правильный ответ — в том смысле, что его он и ожидал. Воскликнул:
— Почти никто. Говорят, она им жизнь сломала. А знаешь, почему?
Это я уже знал.
— Родственники.
Он удивился, махнул «Джеймисона», чтобы перегруппироваться, потом:
— Ты прав. Начались трения.
И я не мог не спросить:
— А у тебя начались… трения?
Он понурился и чуть не расплакался, сказал:
— У жены через две недели случился сердечный приступ, вот же херня?
Это еще мягко сказано.
— Как она теперь? — спросил я.
— Схоронили.
Господи.
— В очень дорогом гробу, хотя какая, к черту, разница, — добавил он.
Тогда мы помолчали, глядя на нашу выпивку, размышляя о тяготах судьбы, несправедливости жизни. Потом он просветлел, сказал:
— А я на Багамы еду.
— Молодец.
— Хочешь со мной?
Еще бы. Сказал:
— Боже, я бы с удовольствием, но у меня тут дела. Впрочем, предложение отличное.