Священник
Шрифт:
— Чего?
— Я говорил, что проведу службу по бедняге, напавшему на отца Джойса.
Я ушам своим не верил:
— Напавшему? Да он ему башку на хрен отчекрыжил.
Услышал вдох, потом:
— Не ругайся по телефону.
Как об стенку горох. Его можно весь день забрасывать оскорблениями — он и бровью не поведет. Священников этому учат, теологией называется. Я решил перейти к делу, сказал:
— Мне нужно одолжение.
Его интонация тут же отяжелела от злорадства, сарказма.
— Святые небеса,
Ох, обязательно быть таким козлом? Я взял себя в руки, спросил:
— Можешь организовать встречу с монашкой?
Он рассмеялся:
— Монашка тебя не спасет, парень.
Вот попадись он мне… Тогда так:
— Сестра Мэри Джозеф, знаешь такую?
— Конечно знаю, я же священник. У нас что, очень большой город? Это еще не Нью-Йорк, мы своих знаем.
— Устроишь с ней встречу?
Я слышал подозрение во вдохе. Он рявкнул:
— Зачем?
— Я мало что знаю об отце Джойсе, хочу увидеть всю картину.
Он фыркнул. Не шучу. Я думал, это просто выражение, что фыркают только лошади, но нет, он правда изобразил это отвратительное «фр-р-р»… А потом сказал:
— Ты же заявил, что дело закрыто. Убийца признался, все кончено. Зачем снова мутишь воду?
Я досчитал до десяти, потом:
— Не устроишь встречу, я замучу такую бурю, что все газеты узнают, будто ты знаешь убийцу и… что бы им сказать?.. Да, что ты отслужил по нему службу. Посмотрим, как епископу понравится читать про тебя за яичницей утром.
Я слышал, как он закурил. Его гнев так и чувствовался. Он сказал:
— Завтра утром, после десятичасовой службы, я отведу тебя к ней. И послушай-ка, следи за собой. Если узнаю, что ты ее огорчил…
Теперь уже я рассмеялся:
— Ты как две капли воды напоминаешь Кленси, главаря копов.
Малачи сменил интонацию:
— Замечательный человек. Жаль, ты не хочешь на него равняться.
— Ох, и почему я не удивлен, что вы с ним друзья-приятели?
Он это переварил, потом нанес свой удар:
— Попроси своих приятелей алкоголиков держаться подальше от моей церкви. Это вам не притон.
Зацепил. Я не имел ни малейшего понятия, о чем он, но что-то подсказывало — мне это не понравится. Спросил:
— Ты это о чем?
— Ха, да тот малый с хвостом, с которым ты общался, — он еще женился на девице из Англии, — ночевал на пороге церкви.
Джефф.
Меня словно ураганом накрыло. Слыша дрожь в своем голосе, я спросил:
— Куда он ушел?
Теперь Малачи торжествовал:
— А мне почем знать? Я вышвырнул его отсюда к дьяволу, сказал, что в Фэйр-Грин есть совершенно приличная богадельня.
Щелк.
Бросил трубку. Я нашел номер общества «Симон» в Фэйр-Грин, дозвонился, спросил, у них ли Джефф. Они были очень любезны, но через них проходит столько народу, что точно ответить не могли, а когда я его описал, сказали, что нет, никого похожего в последнее время не видели. Я обзвонил больницы, другие ночлежки — один хрен. Заполз в постель в черном отчаянии.
Рано поутру залил в себя кофе — разжег огонек, раскочегарил топку, державшуюся на последнем издыхании. Ненавижу сладости, но сахар придал энергии. Принял душ и оценил скорость роста бороды, не глядя себе в глаза и на большую часть лица. Вынужденные извращения безумного рода. У бороды имелся прогресс, чего обо мне не скажешь.
Одеваться на выход для монашки? Я знал, что главное — не запугать, выглядеть почти что священником с примесью бухгалтера. Значит, черный пиджак, беловатая рубашка, слабо завязанный галстук. Не хотелось показаться, будто я пришел собирать для чего-нибудь деньги. Это уже по их части. Черные туфли было бы неплохо отлакировать, я обошелся плевком да полотенцем. С виду ничего. Не великолепно, но сойдет.
Начал действовать кофеин. У меня шел всего второй день, когда я мог пить настоящий кофе; привкус кофе без кофеина — ад на колесиках. И я вышел за дверь — это тоже физические упражнения. Дошел до «Рош», блуждал по проходам, пока не нашел мороженое. Черт, ну и ассортимент. Ненавижу выбор, я в нем путаюсь. В детстве мороженного было шиш да маленько. Может, разве что на первое причастие. На выбор — ванильное или ванильное. Когда к рожку добавили шоколадную крошку, в городе только об этом и говорили. В «Вулворте» их выставили на особую витрину, назвав «99». Я спросил отца, почему они так называются, и он ответил, что из-за шоколадной крошки это уже не стопроцентное мороженое. Объяснение ничем не хуже других.
Это было все, что есть на земле от рая. Помню, как дал себе клятву: когда вырасту, буду жить только на картошке фри и «99». Мы звали фри «чипсами» — да и до сих пор зовем. Все остальное скатилось к чертям.
Пока я бился над дилеммой, подошла Лиз Хэккет — завсегдатайница «Рош». Родом из Вудки, она воплощала в себе все самое лучшее от Голуэя: дружелюбная, теплая, любопытная, но без навязчивости. Она сказала:
— Джек Тейлор, ты ли это?
Не бывает более ирландских или приветливых вопросов. Я согласился, что это я, и она сказала:
— Я и не принимала тебя за любителя мороженого.
Это с чего бы?
Я кивнул, потом объяснился:
— Это не для меня, а для монашки.
Для нее это прозвучало так же странно, как и для меня, но она это умело скрыла, и я спросил:
— Какой вкус понравится монашке?
Лиз взглянула на витрину и спросила:
— А из какого она ордена?
Сперва решил, она шутит. Не шутила, и я спросил:
— А в чем разница?
Она заговорила терпеливо, будто я не виноват в своем невежестве: