Священник
Шрифт:
Он посмотрел в свой пустой стакан, потом:
— Так и не соберусь, наверное. Никогда нигде не был, что я там буду делать?.. Пить… Я и тут пить могу — и тут хотя бы знаю, что пинту не разбавят.
Мудрость веков.
Пришло мне время уходить. Разговор зашел на территорию серьезной сентиментальности и лучше уже не станет, так что я поднялся:
— Миллион благодарностей. Ой, точнее, три четверти.
Это ему очень понравилось, он даже пожал мне руку, сказал:
— Ты всегда мне нравился. Джек, даже когда был копом.
Я взглянул на свою нетронутую выпивку. Мне и впрямь пора лечиться.
Уходя,
Переходя мост Сэлмон Уэйр, вспомнил его старое название — мост Вздохов, потому что находился на пути из суда в бывшую тюрьму. Я добавил и свой тихий вздох к предыдущим поколениям. В немалой степени помог маленький серебряный лебедь, чьи очертания я нащупывал в кармане.
На следующий день мне стало плохо. Нельзя быть ирландцем, выругаться на монашку и потом не страдать. К тому же никуда не делся вечногорящий гнев на Майкла Клэра и — как там это зовут американцы — его дизреспект.
Все еще надеясь найти Джеффа, я пристроился на скамейке на Эйр-сквер — кожа поскрипывала от новизны, справа шебуршалась пьянь, готовясь подскочить к какой-нибудь доброй душе.
Эйр-сквер: вся моя история и история города в одном месте. В 1963 году отец поднял меня повыше, чтобы увидеть Джона Ф. Кеннеди, когда они с Джекки проезжали в процессии. В той самой машине, в которой он в последний раз проедется в Далласе. Ирландцы его обожали. Он словно сиял — может, так и было, — и как бы теперь ни полоскали его имя, он навек в нашем пантеоне. Однажды слышал, как старушка из Кладдаха сказала:
— Его нимб до сих пор светится.
Лишь Биллу Клинтону достанется та же доля ирландского сердца.
В Средние века здесь был всего лишь лужок перед главной стеной. Площадь назвали в честь мэра, который в 1710 году передал землю городу. Теперь здесь находится Кеннеди-парк.
Я таращился на фонтан цвета ржавчины, построенный в честь пятисотлетия включения в город. Паруса на нем символизировали рыболовные гукеры, на которых выросла торговля города. Это всегда веселит американцев, которые говорят: «Хукерс!» [35]
35
Hookers среди прочего означает «проститутки».
Прибавьте то, что мы зовем сигареты fags [36] — и для них это, с позволения сказать, все равно что хук справа. За мной находилась дверь Брауна, семнадцатый век, — напоминание о четырнадцати племенах, когда-то правивших городом. [37]
Может, самая моя любимая достопримечательность — пушки времен Крымской войны. Торчат, как наблюдатели от ООН, бесполезные и очевидные, ничему не служат. Статую нашего поэта Патрика О’Коннэра, тоже любителя сборищ, собирались переносить. Округу планировали обновлять, а Патрика обрекали стоять на стройке восемнадцать месяцев, одинокого и забытого, как все приличные поэты. Он писал на ирландском, чтобы его точно никто не прочитал. Мимо прошла женщина с девочкой. Женщина взглянула на меня и улыбнулась. Девочка крикнула мне:
36
Fag среди прочего означает «педик».
37
Отдельно стоящий фасад дома 1607 года, принадлежавший семье Браунов, поселившихся в Ирландии в XII веке. Они были одной из 14 семей низких ирландских классов, которые разбогатели на торговле и позже получили прозвище «племена Голуэя».
— Жене своей улыбайся!
Даже в таком возрасте ирландки бойкие, слова поперек не скажешь. Им смолоду приходится учиться, как справляться с мужской угрюмостью. Я потер пластырь на руке, удивляясь, что при своем бремени так ни разу и не закурил. Неприятно называть это чудом, но это и впрямь удивительно. Приблизился человек в очень потертой кожаной куртке. На безумный миг померещилось, что это та куртка, которую я привез из Лондона и которую украли давным-давно. Тряхнул головой, как из-за миража. Он меня узнал, остановился.
Торгаш. Владелец-бармен «Койла».
Будто встретить вампира в полдень. Его лицо было рябым, как у алкоголика. Черный галстук, белая рубашка, черные брюки — почти респектабельный вид, пока не встретишься взглядами и не увидишь угасшую жизнь.
— Как дела? — спросил я.
Напомнил сам себе Джои из «Друзей», а это сходство не очень рекомендуется, если ты ирландец. Он окинул меня взглядом. Если ему что-то и понравилось в увиденном, показать он этого не показал. Спросил:
— Присяду на минутку?
Я подвинулся, он сел. От него пахло хмелем и ячменем — как и положено в барном ремесле. Сунул руку в карман, извлек трубку, кожаный кисет с табаком и неторопливо раскурил, довольно вздохнул. Аромат был сладкий, но не приторный, и он пояснил:
— «Клан».
Марка.
Уставился на мою куртку:
— Немало фунтов отвалил.
— Евро.
Он был не из тех, кто любит, когда его поправляют, и я это запомнил. Он ответил:
— Евро, фунты, какая в жопу разница.
— Сын подарил? — сказал я.
Застал его врасплох, он задумался, потом:
— У меня семьи нет, не хотел расставаться со свободой. И чем он занят, твой парнишка?
«Мой парнишка».
Не моргнув глазом, ответил:
— Компьютерами увлекается.
Он пробормотал, что за ними, мол, будущее, но без особого убеждения.
Мы помолчали, оглядывая площадь, потом он сказал:
— А я с похорон.
Что объясняло костюм. Я откликнулся, как ирландец:
— Кто-то близкий?
Он был не из тех, кто отвечает быстро. Словно поискал скрытый смысл, потом:
— А кто — близкий?
Я пожалел, что не курю, спросил:
— Друг?
А сам думал — чего я не заткнусь? Он не отвечал целых пять минут. Я знаю, считал каждую неловкую минуту. Потом:
— Клиент.
Я удивился и понимающе буркнул. Он повернулся ко мне:
— А ты его знал.
— Да?
— Священник, Джеральд.
И я вспомнил, как Джеральд говорил: «Правая рука дьявола».
Охватило жуткое ощущение — хотя, может, и просто желание выпить.
— Сочувствую, — сказал я.