Священные камни Европы
Шрифт:
А, может быть, прав благоразумный Оливье, считающий, что не стоит погибать тогда, когда можно выжить? Может быть, действительно Роланд всего лишь принес гигантскую жертву своей сумасбродной гордыне? Но ведь поступку Роланда есть и другое объяснение. Характерная рыцарская черта — ощущение полной личной ответственности за всё. Рыцарь не привык перекладывать свою ответственность на других. Мысль о том, чтобы спрятаться за чью–то спину, не просто невыносима для рыцаря, она для него неестественна. Если король доверил Роланду прикрывать отход войска, Роланд должен выполнить задачу. Он не может обратиться к королю: «Я не справляюсь, помогите». Он должен справиться любой ценой. Это сфера его ответственности. А тут гордыня вроде бы уже и не причем.
Арьергард выполнил свою боевую задачу, французы разгромили многократно превосходящие их силы противника, но и сами полегли все до единого. Жив лишь смертельно раненый, уже умирающий Роланд.
Взглянул на склоны мрачные Роланд, Везде французы мертвые лежат По–рыцарски их всех оплакал граф: «Да упокоит Бог, бароны, вас, Да впустит ваши души в светлый рай…» Спят на траве все пэры вечным сном, А подле них лежит Турпен–барон, Архиепископ и слуга Христов… Роланд оплакивает Турпена: Вам со времен апостолов нет равных В служенье нашей вере христианской, В умении заблудшего наставить. Пусть вашу душу Бог от мук избавит, Пред нею распахнет ворота рая.В душе Роланда нет сожаления. И перед смертью, оплакивая павших товарищей, он не считает себя виновником их гибели. Мысль о том, что он поступил неправильно, не посещает его. И разве произошло что–то плохое? Целый корпус рыцарей ушёл на Небеса.
Граф Роланд принимает истинно христианскую кончину, он умирает с покаянной молитвой на устах:
«Да ниспошлет прощение мне Бог, Мне, кто грешил и в малом и большом, Со дня, когда я был на свет рожден По этот для меня последний бой…» Вновь просит опустить ему грехи: «Царю небес, от века чуждый лжи, Кто Лазаря из мертвых воскресил, Кем был от львов избавлен Даниил. Помилуй мою душу и спаси, Прости мне прегрешения мои». Он правую перчатку поднял ввысь Приял её архангел Гавриил. Граф головою на плечо поник И, руки на груди сложив, почил.Смерть Роланда исполнена светлого трагизма. Граф, как бы он не жил, умер так, как надо. Он победил.
В какой–то момент «Песни» начинает казаться, что её безымянный автор скорее на стороне благоразумного Оливье, чем безрассудного Роланда, но когда он показывает нам смерть Роланда, как смерть христианского мученика, мы понимаем, что автор и себе желает такой смерти.
Впрочем, автор (и сам, безусловно — рыцарь) воздерживается от окончательных суждений. Заметно, что граф Оливье ему так же дорог, как и главный герой, он ни в чем не упрекает того, кто предлагал позвать на помощь. Так, может быть, всё–таки, прав Оливье, а не Роланд? Мне кажется, даже тогда, когда на земле останутся всего два рыцаря, они будут продолжать спорить об этом. Один скажет: «Так всё–таки нельзя». А другой ответит: «Только так и надо».
Рождение рыцарства
Вопрос о том, когда рыцарство появилось на свет, не так уж прост. Рыцаря называли либо латинским словом «милес» — воин, либо французским «шевалье» — всадник, но воины и всадники раннего средневековья далеко ещё не соответствуют классическим представлениям о рыцарстве. Значение слов, обозначающих рыцаря, развивалось и усложнялось до тех пор, пока не породило новое качество. А историю смыслов проследить куда сложнее, чем историю фактов. Можно относительно точно сказать, когда у франков появилась тяжелая кавалерия, но сказать, когда она стала рыцарством гораздо сложнее. Рыцарство — это не только определенный образ боя, и даже не только определенная этика. Рыцарство — это прежде всего определенная ментальность. А историей ментальностей у нас всерьез никто не занимался.
Рыцарство, как уникальный тип мировосприятия, формировалось в течении 5–6 столетий в результате взаимодействия самых разнообразных факторов. Первый из них — в V веке Европа оказалась почти без власти. Многочисленные германские вожди держали за собой столько земель, сколько им позволяла их сила. Между собой эти вожди, как правило, находились в состоянии вражды, общего управления не было. Полный хаос не может длиться долго, вожди пытаются договариваться, вырабатывать ну хоть какие–то принципы взаимодействия, примерно, как бандиты на сходняках. А договариваться они могли только как абсолютно равноправные суверены.
Франки не могли заменить римскую государственность на свою германскую государственность. У них никогда не было государства, они очень смутно представляли, что это такое. В противоположность римскому, германское общество — это община воителей, превыше всего ставящая боевую доблесть и владение оружием. В эту общину свободных людей доступ был открыт только через инициацию, включавшую клятву над обнаженным мечом. Власть и сила в сознании франка сливаются. Властью обладает тот, кто лучше всех владеет мечом, в силу чего сможет подчинить себе максимальное количество воинов, с помощью которых будет контролировать максимальную территорию. Каждый владеет тем количеством земли, которую может удержать при помощи собственной вооруженной силы.
И вот тут происходит слияние двух реальностей, которые никогда не сливались в римском мире — земельный собственности и власти над этой землей. Римлянин мог владеть на правах собственника сколь угодно обширными землями, но он не был на своих землях сувереном, не обладал властью. Суверен в римском мире был только один — римское государство. Между тем, самый мелкий вождь франков обладал полной властью над той землей, которую контролировал с помощью собственной вооруженной силы. На своей земле он был маленьким государем, сувереном, даже если контролировал всего с десяток гектар. Вот уже и прозвучал первый звоночек, возвестивший о рождении рыцарства, до которого, впрочем, оставалось ещё полтысячи лет. «Человек с мечом» заменил собой органы государственного управления. Хорошее владение мечом само по себе давало власть, аналогичную государственной.
Как ни странно, франки среди прочих германских племен меньше всего ценили кавалерию. Они воевали преимущественно пешими, и все свои победы в Западной Европе они одержали при помощи пехоты. Но этот народ оказался талантливым подражателем. Став господами Галлии, франки постепенно развивают у себя кавалерию. Развивают до того, что слово «дворянин» и слово «лошадь» стали отличаться у них только одной буквой («шевалье» и «шеваль») Уже у Карла Великого мы видим тяжелую кавалерию, прототип рыцарской, которая постепенно стала основным родом войск. Это ещё далеко не рыцарство, но это уже второй звоночек, возвестивший о его грядущем рождении.
Служба в тяжелой кавалерии требовала безумно дорогого вооружения и коня особой породы, тоже весьма недешевого. Особая манера ведения боя требовала длительных тренировок, начинать которые лучше всего с раннего детства. Эти обстоятельства способствовали превращению тяжелой кавалерии в аристократическую элиту. Самый мелкий вождь франков и без того имел самоощущение абсолютного монарха, ибо не знал над собой ни какой власти, потому что её в общем–то и не было. И всё–таки в бою разница между пешим вождем и его пешими подданными была не столь уж велика. А если вождь на коне в безумно дорогих доспехах, которые никто из подданных не может себе позволить, а даже если бы кто–то из подданных и спер доспехи, он всё равно не может в них воевать, разница между вождем и подданными многократно возрастает, и представление вождя о собственном достоинстве возрастает пропорционально. Он, может быть, и правит всего парой–тройкой деревень, но все крестьяне этих деревень, собравшись вместе, не смогут одолеть в бою его одного.