Святая Русь. Полководец Дмитрий
Шрифт:
– Чего, сказываю, застыл? Отвечай отцу, Васюта, – строго молвил Лазута Егорыч.
И Васюта неожиданно, залившись румянцем, молвил:
– А я, батя, хочу с тебя пример взять.
– Как это?
– Ты у отца своего дозволения не спрашивал. Сам мать мою, Олесю Васильевну, выискал и всю жизнь в любви прожил. Вот и я хочу свою любовь сам встретить.
Лазута Егорыч поперхнулся и долго смотрел на сына, не ведая, что и ответить. Его любовь к Олесе, кою он выкрал у купца Богданова, и в самом деле не входила ни в какие рамки старозаветных устоев.
Отец продолжительное время молчал и наконец раздумчиво молвил:
– Мне
И с того дня Лазута Егорыч больше о женитьбе сына не заговаривал. Его захватили немешкотные дела, кои надолго отрывали от дома. Князь Борис Василькович, по совету прозорливой княгини Марии, посылал его то по городам Ростово-Суздальской Руси, то в Великий Новгород, а то и, вместе с боярином Нежданом Корзуном, в далёкую Золотую Орду. И всегда рядом с отцом были его неотлучные сыновья Никита и Егорша – отцовского корня, рослые, могутные, к любому делу привычные. Ранее они и сошенькой землю поднимали, и плотничьим топором изрядно владели, и в кузнечных делах были не последними. Сноровистыми, толковыми выросли сыновья. Отличились они и в сече с татарами, когда сошлись в Ростове с ордынской сотней баскака Туфана.
Боярин и воевода Корзун как-то подметил:
– Добрые у тебя сыновья, без червоточины. Дружина их охотно приняла. А княжьи гридни [20] уж куда ревнивы и придирчивы.
– Не в кого им худыми быть, Неждан Иванович.
– Да уж ведаю, – добродушно улыбнулся Корзун. Он любил Лазутку, и не только за то, что тот дважды спасал его от верной погибели, но и за его нрав – общительный и бескорыстный, никогда не жаждущий ни чинов, ни славы, ни денег. Такой человек – большая редкость. Поражали в Лазутке (он не любил, когда его называли по отчеству) и цепкий ум, и природная смекалка, и умение выйти из самого безнадежного положения. Таковыми надеялся увидеть воевода Корзун и его сыновей.
20
Гридень – дружинник.
В последнюю встречу Неждан Иванович посвятил своего старшего дружинника в тайны княгини Марии:
– Княгине доподлинно стало известно, что хан Берке крайне раздражен усилением Новгорода и Пскова, их независимостью от великого князя. Как ты уже ведаешь, Лазута Егорыч, псковитяне без дозволения Ярослава Ярославича возвели на свой стол литовского князя Довмонта. Ярослав угодил в страшную немилость Берке, и он задумал очередную пакость, коя может привести к новым междоусобицам. Великий князь разослал по всем ростово-суздальским городам гонцов и приказал удельным князьям собирать дружины на Псков.
– Худо, Неждан Иванович. Удельные князья не посмеют отказаться от приказа великого князя.
– А почему не посмеют? – с любопытством глянул на Лазутку воевода. Раньше он знал его как отменного воина, но далеко не проницательного государственного мужа.
– Увы, Неждан Иванович. Каждый князь скован ордынским ярлыком. Не угодить великому князю – потерять удельный княжеский стол. Ярослав мигом Берке науськает, а тот и без того недоволен русскими князьями. Так что как ни крути, а собирать дружины в поход придется.
– Так-так, Лазута Егорыч, – довольно поскреб свою
– А на какой ляд наваливаться? Мекаю, Ярослав допрежь к Новгороду пойдёт, а новгородцы народ тёртый, они ведают, чем великому князю ответить. Крепко ответить! Вот и придётся Ярославу восвояси топать.
– Выходит, восвояси? – рассмеялся Корзун.
– Восвояси, Неждан Иванович.
– Ну, тогда смело пойдём в поход.
– Не худо бы всех князей нашими гонцами упредить, дабы ведали, как с новгородцами и псковитянами держаться.
– Вот тебе и бывший ямщик, – с весёлыми искорками в глазах развёл руками Неждан Иванович. – Княгиня Мария и об этом подумала.
Весьма доволен остался воевода Корзун своим ближайшим помощником.
В купцы Васютка подался по совету своего деда. Как-то Василий Демьяныч оглядел с внуком опустевшие погреба и медуши, лабазы и амбары, и сердце его сжалось. Когда-то всё было забито всевозможным товаром, на обширном дворе толпились торговые люди, «походячие» коробейники и приказчики. Ныне же – полное запустение.
Завздыхал и заохал восьмидесятилетний старик, аж слеза по его морщинистой щеке прокатилась.
– Купеческие дела свои вспомнил, дед? – сердобольно спросил Васютка.
Василий Демьяныч тяжко вздохнул:
– Вспомнил, внучок, ещё как вспомнил. Эх, сбросить бы годков двадцать.
– И по городам покатил бы?
– А чего ж? Деньжонки остались. Прикупил бы кой-чего – и в Переяславль.
– Отчего ж в Переяславль, дед?
– Да я в сей град первую вылазку свою сделал. Удачно поторговал и с той поры частенько туда наезжал. Зело красивый град, на чудесном озере стоит.
– Вот бы глянуть, – простодушно молвил Васютка.
– Возьми и глянь. Накуплю тебе товару – и с Богом!
– А чего, дед? Надоело мне в тереме отсиживаться. Хочу и я другие города поглядеть. Набирай товару!
– Ты не шутишь, внучок?
– Да какие шутки, дед! – загорелся Васютка. – Айда по купецким лавкам.
Василий Демьяныч на храм Успения перекрестился и до того возрадовался, что облобызал внука.
Перед первой поездкой бывалый купец долго наставлял Васютку:
– На торг со своей ценой не ездят, там деньга проказлива. И запомни, внучок. На торгу два дурака: один дёшево дает, другой дорого просит. Тут уж не зевай: купец, что стрелец, оплошного бьет. А ещё тебе скажу…
Битый час вразумлял внука Василий Демьяныч. А когда Васютка вернулся из Переяславля с прибытком, дед и вовсе разутешился.
– Никак, получилось?
– Получилось, дед. Надумал я и вовсе в купцы податься.
Лазута Егорыч отнесся к новому делу сына довольно спокойно. Не зря его в честь деда назвали. А вот Олеся взгрустнула: последний сокол из гнезда вылетает. Да и страховито по городам ездить. На Руси, почитай, никогда покоя не было.
Перед новой поездкой надела на шею сына гайтан [21] с шелковой ладанкой и истово перекрестила:
21
Гайтан – плетеный шнурок или тесьма.