Святая тайна
Шрифт:
Глаза полоснуло ослепляющим светом, и острая боль расколола череп. Берсеи яростно выругался, решив, что вспышка света – результат ушиба головы. Однако, открыв глаза, он понял, что смотрит прямо на включенную лампу рабочего освещения. Проморгавшись, он разглядел, что находится в той части туннеля, где все еще проводились реставрационные работы. Инструменты, кисти и банки были разбросаны по всему проходу. Толстый кабель обвил лодыжки, и, падая, Берсеи включил освещение. Он отбросил в сторону банки, вскочил на ноги, едва обратив внимание на великолепные фрески, которые восстанавливали
Шаги за спиной участились – они были совсем близко.
Ящик с инструментами, в который он врезался, лежал раскрытым, а сверху торчала ручка плотницкого молотка. Берсеи схватил его и побежал.
Конти свернул за угол – отсюда в туннель струился загадочный свет. У него начала немного кружиться голова, не от бега, а от раздражающе едкого воздуха, наполнявшего легкие. Сбавив ход, чтобы пробраться через наваленные на пол инструменты, он ударил по светильнику и расколотил его.
Проход впереди разбегался в трех направлениях. Устремившись в средний коридор, он помедлил, пытаясь справиться с одышкой, и прислушался.
Конти направил луч фонаря вперед, перед собой. Там, похоже, тупик. Затем повернул направо и направил фонарь вдоль этого коридора, плавно изгибавшегося и исчезавшего в темноте. Левый туннель так же плавно поворачивал.
Он вновь прислушался. Тишина. Наконец он решился и сделал выбор.
Грэм Бартон сидел в тесной камере полицейского участка Сиона, уперев мрачный взгляд в тяжелую железную дверь. Выходит, его арестовали как организатора похищения на Храмовой горе. Глубоко в душе зрела уверенность, что против него ополчились не просто так – возможно, нашлась подходящая политическая причина.
Этим утром израильская полиция наконец разрешила ему позвонить супруге. Учитывая семичасовую разницу во времени, Дженни была очень взволнована, когда ее вырвали из крепкого сна. Она сразу и безоговорочно поверила в невиновность мужа.
– Грэм, успокойся, я знаю, ты никогда не пойдешь на такое. – Заверив его, что немедленно начнет действовать, Дженни сказала на прощание: – Люблю тебя, родной мой. Я здесь поборюсь за тебя.
Бартон едва не прослезился, сейчас, когда все казалось беспросветным и зыбким, он обрел нечто более ценное, чем свобода.
Дверь открылась, и на пороге возникла знакомая фигура. Разак!
Явно расстроенный, мусульманин сел верхом на единственный свободный стул; дверь за ним заперли снаружи.
– Какая неприятность, Грэм. – Он не скрывал разочарования.
Разак всегда хорошо разбирался в людях. И хотя полиция представила достаточно серьезные доказательства вины археолога, он не мог избавиться от ощущения, что англичанина подставили.
– Это заговор, – настаивал Бартон. – Я не имею никакого отношения к краже. И вам больше, чем кому бы то ни было, это известно.
– Вы пришлись мне по душе, Грэм. И человек вы, наверное, хороший, но, поверьте, я просто не знаю, что думать. Они сказали, что обнаружили в вашей квартире очень серьезную улику. Такую мог оставить только похититель.
– Этот перфоратор кто-то подбросил! – запротестовал
Разак развел руками.
– В тот момент я стоял к вам спиной, – напомнил он.
Он все же сомневался: а вдруг Бартон намеренно устроил этот фарс с открыванием оставшихся оссуариев, чтобы как-то оправдать находку свитка. Но зачем, с какой целью? Прославиться? Дискредитировать право мусульман на Храмовую гору, уводя расследование в область территориальных споров? Или чтобы взвалить вину на фанатиков-христиан?
– Ну да… понял, – упавшим голосом проговорил археолог. – Вы с ними заодно.
– А что там с остальными оссуариями?
Бартон взвился.
– Да как может человек с моей комплекцией унести девять оссуариев весом тридцать пять кило каждый на глазах у ВАКФ и полиции?! Это ж не спичечные коробки, которые можно спрятать в кармане! – Он саркастически усмехнулся. – Вы разве не видели, что в эти дни творится в городе? Всюду понатыканы системы наблюдения. Да нужно-то всего лишь отмотать назад пленку записи видеонаблюдения, и они увидят, что я там шагу без вас не ступил.
Разак молчал, глядя в пол.
– Но даже если б я умудрился украсть их – где бы я их хранил? В своей квартире? Там они уже искали. Далее вы выдвинете предположение, что это я стер надпись с настенной таблички, потому что увидел ее первым, до вас, так?
– О чем это вы? – Мусульманин вскинул лицо.
– О десятой строке на табличке. Помните, там затерто?
Теперь Разак понял, о чем речь.
– Помню.
– Накануне вечером майор Тополь показал мне фотографию, сделанную до того, как я приступил к работе. На фотографии – символ, который изначально был там.
– И что это был за символ? – Разаку не понравилась эта новость.
У Бартона не было настроения пускаться в очередной исторический экскурс.
– Языческий. Дельфин, обвивший трезубец. – Разак вопросительно поднял брови, пытаясь осмыслить услышанное. – Раннехристианское изображение Иисуса, символизирующее распятие и воскресение.
Разак растерялся. Если сказанное правда, то это существенно укрепляет предположение Бартона о владельце усыпальницы и содержимом похищенного оссуария. Он покачал головой.
– Я уже не знаю, чему верить…
– Вы должны мне помочь, Разак. Вы единственный, кто знает правду.
– Правда – редкий товар в этой части света. – Мусульманин отвел глаза. – Даже если б она существовала, сомневаюсь, что я распознал бы ее.
Он вдруг остро почувствовал, что в ответе за этого англичанина. Интуиция Бартона относительно хищения оказалась практически безупречной, ему удавалось постигнуть то, что другим было не под силу. И вот сейчас он ждал предъявления обвинений. Разаку много раз приходилось наблюдать подобную тактику израильских властей в действии. Но неужели именно Бартон стал подходящим козлом отпущения для израильтян? Такой вариант создавал проблему совершенно иного плана.