Святая юность
Шрифт:
Умный мальчик знает из разговоров родных, из тут и там услышанных слов, из своих соображений, что земле враздробь не одолеть татар, что надо ей слиться в одно ядро, под одной главой, чтобы стать несокрушимой.
И под чтение псалмов в тихой церкви, под мягкий свет вечереющего дня, проникающего сквозь небольшие оконца и прорезь купола, мерещится Елевферию крепкая, несокрушимая сила, идущая на татар, и среди вооруженного воинства он, Елевферий, одушевленный, как и все идущие с ним рядом, решимостью вырвать себе победу и сокрушить угнетателя.
И глубокой ночью, когда все на
Как хорошо в ту пору, когда совершившая свое дело весна уступает место лету; когда листья уже распустились, но от них идет еще свежее благоухание; листва дуба клейка еще и бледна, жатва еще не налилась желтыми тяжелыми колосьями, и луга пестреют разнообразными яркими цветами.
Какая радость бродить тогда по молодому лесу, по свежему лугу, смотреть в ясное голубое небо, опрокинувшееся над мирозданием светлым шатром, какое счастье чувствовать вокруг себя неизъяснимый, торжественный праздник обновившейся природы…
Погожим приветливым утром Елевферий вышел из отцовской усадьбы с силком в руках. Он шел за Москва-реку, в луга, ловить перепелов.
Мальчик наслаждался и каплями росы, блестевшей на траве под солнечными лучами; и сладким духом, несшимся из садов, в которых тонула тогдашняя Москва; и тихим благовестом, раздававшимся то на одной, то на другой московской колокольне; чистыми струями плескавшейся под горой реки Москвы. Миновав пригород, раскинувшийся за Москвой и за прибрежными лугами, выбрав местечко по сердцу и раскинув силки, Елевферий притаился в траве.
Привольно было после быстрой ходьбы лежать тут, в мягкой мураве.
То пчела прожужжит над ухом, повьется над чашечкой цветка и повиснет на ней, клоня ее книзу тяжестью своего мохнатого тельца.
Там, вдали, словно подвешенный к небу на длинной нитке, трепещет крылышками на одном месте жаворонок и проливает над лугом серебро своей мирной песни. Порой проплывет благовест от Москвы и растает в воздухе… Хорошо… хорошо…
Следит Елевферий за силком, гадает, какой из вьющихся неподалеку перепелов попадется первым. От раннего вставания и быстрой ходьбы за несколько верст, от утомленного внимания мальчик и не заметил, как задремал.
Дремлет он – и вдруг вздрогнул. Ясно прозвучал ему громкий голос:
– Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков.
Он задрожал, оглянулся вокруг себя. Луг, как гладкая скатерть, виден во все стороны: нет ни души, а голос был, был несомненно. Он поднялся на колени и стал пристально оглядываться кругом, не откроет ли, кто говорил с ним… Никого, никого.
А слова звучат неотступно, как бы просверливая мозг: «Алексий, что всуе трудишься? Тебе предстоит ловить человеков».
Он поднялся на ноги, оглянулся вокруг. С грустью он чувствовал, что пришел конец его беззаботной жизни, что с ним случилось что-то громадное, что он стал другой.
Не беззаботным мальчиком, вставшим пораньше, чтобы позабавиться на светлом лугу любимой забавой, возвращался теперь в Москву, в родительский дом отрок, которому прозвучал Божественный призыв.
Вся жизнь теперь изменилась.
Крестный сын наследника московского престола, князя Иоанна Данииловича, сын знатного боярина, занимавшего видное место при московском дворе, Елевферий должен был занять в Москве столь же видное положение. Жизнь его сложилась бы, как жизнь царедворца; к тому дело и шло, а теперь все изменилось.
Божественный призыв звучал в его душе. Первый в играх, он теперь уклонялся от них. Его видели постоянно задумчивым и молчаливым, и все то, что в нем происходило, он таил в себе, никому не открываясь.
Родители изумлялись сосредоточенному выражению его лица, слезам, которые показывались на его глазах, когда он сравнивал, как много сделал для людей Христос, восшедший за них на крест, и как мало люди воздают Христу.
Родители старались разузнать у слуг, что случилось с их мальчиком. Слуги не умели им ничего ответить: они знали только, что Елевферий уходил в пустынные места.
Еде-нибудь в лесу, в далеком поле, как-то ближе чувствовал Елевферий Бога. И он, когда мог, уходил молиться среди природы. Дома же он сидел больше над книгой. Родители решились поговорить с ним о его задумчивости, о том посте, который он на себя налагает. Они уговаривали его жить, как живут другие дети, как жил еще недавно и он сам.
– Не печальтесь обо мне, – ответил им Елевферий. – Сами наслаждайтесь Божиими дарами, а надо мной сбудется Божия воля.
И все молчаливей становился мальчик, и все больше искал уединения. Ему было пятнадцать лет, когда он решил окончательно оставить отца и мать и сделаться иноком.
В возрасте двадцати лет он был пострижен в Московском Богоявленском монастыре близ Кремля и в постриге получил имя Алексий, которым был назван в таинственном видении. Можно думать, что постриг в Москве был единственной уступкой, которую он сделал родителям: отпускать его в дальние монастыри было бы им слишком тяжело.
Всю жизнь свою святитель Алексий провел в Москве, был отличаем святителями московскими, и сам был митрополитом. За малолетнего великого князя Димитрия Иоанновича митрополит Алексий управлял государственными делами. Он берег Россию и своими заботами скопил ту русскую силу, с которой вскоре по кончине его князь Димитрий Иоаннович Донской вступил в бой с татарами и одолел их.
Не сбылись мечты юного отрока Елевферия. Не пришлось ему рубиться в жаркой сече с татарами. Но иным путем он послужил своей родине и был одним из тех чудных кузнецов, которые сковали победоносный меч и дали его в руки русскому народу, чтобы добыть утраченную им ранее свободу.
Равноапостольный Кирилл, просветитель славянских стран
Хороша привольная, веселая, шумная, многолюдная Солунь, ныне Салоники, один из главнейших торговых городов Балканского полуострова. Окружено любовью родителей детство будущих просветителей славян – Кирилла, в миру Константина, и Мефодия.