Святилище
Шрифт:
Мадам Сен-Луп умолкла.
Потом, жестом приказав мальчику достать из мешка и подать ей большие ножницы, начала срезать пропитанную кровью одежду Анатоля. Ткань набрякла и собрала на себя лесной мусор, присохла к ранам на теле, так что процесс был долгим и мучительным.
— Мадомазела?
Женщина подала Леони два конверта из карманов Анатоля. Серебристая бумага и черный герб на письме от Константа. Второе, с парижским штемпелем, осталось невскрытым. Оба с ржаво-красной каймой, будто на листках кровью вывели неровный бордюр.
Леони вскрыла второе письмо. Это было сухое официальное извещение из жандармерии Восьмого округа, сообщавшее Анатолю об убийстве матери в ночь на воскресенье, 20 сентября. Обвинение пока никому не предъявлено. Письмо было подписано инспектором Тороном и прошло через много адресов, прежде чем добралось до Ренн-ле-Бен.
В письме просили связаться с полицией при первой возможности.
Леони сжала лист в застывшем кулаке. Она ни на миг не усомнилась в жестоких словах Константа, брошенных им на поляне всего час назад, но только написанные черным по белому слова официального уведомления заставили ее принять все, как есть. Маман умерла. И мертва уже больше месяца.
Последняя мысль — что мать осталась неоплаканной, что никто не позаботился о ее теле — больно стиснула истерзанное сердце Леони. Анатоля нет, значит, это все падает на нее. «Если не я, то кто?»
Мадам Сен-Луп принялась обмывать тело, обтирая лицо и руки Анатоля с такой нежностью, что Леони больно было смотреть. Наконец она достала несколько льняных простыней, пожелтевших и зашитых грубыми стежками черной нитки, как будто они уже не раз сослужили свою службу. Леони не могла больше смотреть.
— Пошлите за мной, когда придет аббат Соньер, — попросила она и оставила женщину за ее мрачным ремеслом — зашивать в простыни тело Анатоля.
Медленно, будто ноги налились свинцом, Леони взошла по лестнице и свернула к комнате Изольды. Мариета не отходила от своей госпожи. Незнакомый врач в черном цилиндре и скромном стоячем воротничке прибыл из деревни в сопровождении пожилой сиделки с белом накрахмаленном фартуке. Эта пара, занимавшаяся пациентами курорта, тоже была приглашена мсье Бальярдом.
Когда Леони вошла в комнату, врач велел ввести раненой успокоительное. Сиделка, закатав рукав, воткнула в тонкую руку Изольды серебристую иглу шприца.
— Как она? — шепотом спросила у Мариеты Леони.
Служанка тихонько покачала головой.
— Она борется за жизнь, чтобы остаться с нами, мадомазела.
Леони подошла к кровати. Даже ей, ничего не понимавшей в медицине, ясно было, что Изольда находится между жизнью и смертью. Она металась в горячке. Леони села рядом и взяла ее за руку. Простыни под Изольдой промокли, и их пришлось сменить. Сиделка положила ей на пылающий лоб холодную полоску ткани, которая охладила кожу не более чем на мгновенье.
Когда прописанное доктором лекарство подействовало, жар сменился ознобом, и тело Изольды затряслось под простынями, словно охваченное пляской святого Витта.
Леони так тревожилась за здоровье Изольды, что ей некогда было осознать весь ужас пережитого и тяжесть потерь, грозивших раздавить ее, если бы она позволила себе задуматься. Мать умерла. Анатоль умер. Жизнь Изольды и ее будущего ребенка висит на волоске.
В небе взошла луна. Канун Всех Святых.
Вскоре после того, как часы пробили одиннадцать, в дверь постучали и вошел Паскаль.
— Мадомазела Леони, — полушепотом проговорил он, — там люди… хотят вас видеть.
— Священник? Аббат Соньер пришел? — спросила она.
Слуга покачал головой.
— Мсье Бальярд, — сказал он, — и… полиция.
Объяснив врачу, что должна уйти, и пообещав Мариете вернуться, как только сможет, Леони вышла из комнаты и торопливо последовала за Паскалем по коридору.
На площадке лестницы она остановилась и сверху взглянула на собрание черных цилиндров и накидок в холле. Двое были в форме парижской жандармерии, третий в потрепанном мундире — их местный коллега. Среди людей в темном выделялся сухощавый человек в светлом костюме.
— Мсье Бальярд! — вскрикнула она, сбегая по лестнице и хватая его за руки. — Как я рада, что вы здесь. — Она взглянула на него. — Анатоль…
Голос у нее прервался. Выговорить этого слова она не могла.
Бальярд кивнул.
— Я пришел принести соболезнования, — суховато сказал он и, понизив голос, чтобы не услышали остальные, спросил: — А мадам Верньер? Как она?
— Плохо. Доктора сейчас больше заботит ее душевное состояние, чем последствия раны. Правда, важно проследить, чтобы не было заражения, но пуля только задела внутреннюю поверхность плеча. — Леони вдруг замолчала, только сейчас осознав сказанное Бальярдом. — Вы знали, что они поженились? — шепнула она. — Но я же… как?..
Бальярд прижал палец к губам.
— Неподходящее время и общество для этого разговора. — Он коротко улыбнулся ей и заговорил громче: — Так совпало, мадомазела Леони, что мы с этими господами встретились на подходе к дому. Случайность…
Более молодой из полицейских офицеров, сняв шляпу, выступил вперед. Под глазами у него пролегли тени, будто он несколько дней не спал.
— Инспектор Торон, — представился он, протягивая руку. — Из Парижа, комиссариат Восьмого округа. Приношу соболезнования, мадемуазель Верньер. И сожалею, но у меня тоже плохая новость. Хуже того, это уже старая новость. Я несколько недель разыскивал вашего брата, чтобы сообщить ему… да и вам тоже… что…
Леони достала из кармана письмо.
— Не беспокойтесь, господин инспектор, — сказала она глухо. — Я знаю о смерти матери. Письмо пришло вчера. Оно долго нас искало. К тому же сегодня вечером Вик…
Она осеклась, не желая повторять его имя.
Торон прищурил глаза.
— Разыскать вас и вашего покойного брата оказалось чрезвычайно сложно.
Леони чувствовала за маской усталости на его лице быстрый и острый ум.
— И в свете… трагедии этого вечера мне приходит в голову, нет ли связи между случившимся в Париже месяц назад и сегодняшними событиями?