Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России
Шрифт:
Мне «не положено» убирать комнаты Патриарха. Но в его отсутствие я довожу их до идеального блеска. Ведь ни он сам, ни красноармейцы сделать этого не умеют.
С Лубянки Патриарх возвращается всегда очень утомленным. А когда отдышится – пройдется по всем комнатам, остановится в дверях дежурки и на меня посмотрит. Он ничего не говорит, только глаза у него улыбаются.
Меня успокаивает, что Надя ведет себя точно так же. А она член партии.
Последнее время Алеша каждый день возит Патриарха на Лубянку. Поэтому он ездит в роскошном шоколадном «лимузине», внутри отделанном белой лайкой. Когда
– Чья такая красавица?
– Какого-то Рябушинского.
Я дала Наде слово заменить ее в новогоднюю ночь, за нее отдежурить. Мы сидели с красноармейцем вдвоем. Он дремал, а я читала. Было очень тихо. В церкви шла служба, и до нас доносились торжественные удары колокола. Я читала невнимательно, так как представляла, что все верующие молятся сейчас о Патриархе и он это понимает и мысленно с ними.
А когда наступил Новый год и мы по благовесту поняли, что начали поздравлять, раздались тихие шаги. Удивленные, мы обернулись (Патриарх никогда не приходил ночью), увидели его. В шелковой рясе, с большим золотым крестом на груди, с тщательно расчесанными серебристыми волосами.
Он держал в руках деревянный поднос, полный пряников, пастилы, орехов, яблок. Поставил на стол, низко поклонился и поздравил нас с Новым годом. Мы встали и тоже поздравили его, пожелав здоровья и удачи. А потом вскипятили чай, вызвали часового и великолепно втроем отметили Новый год.
Как только Надя ушла, передав мне дежурство, вошел Патриарх. Он преобразился. Бодрый, помолодевший. В ладонях перед собой на папиросной бумаге он держал салфетку. Беленькая, с тонкой вышивкой, она казалась живой – вспорхнет и улетит. Патриарх сказал.
– Мария Александровна, вам известно, что сегодня вы последний раз у меня?
Я, улыбаясь, поздравила – арест снят.
Протягивая мне салфетку, он сказал:
– За заботу и внимание.
Я вспыхнула, поблагодарила и отказалась. Подарок от заключенного? Не положено.
А он, как бы прочтя мои мысли и покачивая салфетку, сказал:
– Это же не предмет. Материальной ценности он не имеет. Это символ, память о днях в Донском.
Разве против этого я могла устоять? Я завернула ее в папиросную бумагу и спрятала в сумку.
Михаил Макаров
У благодарственной службы
Когда мы пришли, в алтаре готовились к встрече Патриарха. Сослужащих Патриарху архиереев облачали в мантии. Особенно красивы были светло-голубые мантии митрополитов, переливавшиеся серебром. Иподиаконы складывали ризы Патриарха для облачения его по патриаршему чину. Готовили облачения архиереев. Протоиерей Александр Хотовицкий показывал пришедшим сослужащим священникам их облачения. Протодиакон К. В. Розов, облаченный в стихарь с двойным орарем в древнем стиле, стоял с трикирием. Он был нездоров: у него был насморк, и было перевязано ухо. Тем не менее в продолжение всей службы голос его звучал хорошо, только несколько в нос. Рядом с Розовым стоял с дикирием протодиакон Храма Христа Спасителя Архангельский. Два протодиакона – Шаховцев и Ризоположенский – были с кадилами.
Начался благовест большого колокола, наполнивший храм торжественным гулом. Встреча Патриарха двинулась из алтаря к западным воротам храма. Отец Феофил на встречу не выходил, хотя сослужил в совершении Литургии. Я заметил, что в алтаре было много священнослужителей и среди них архиереев, не участвовавших в службе. Они прибыли помолиться за Патриарха и поздравить его со скорым выздоровлением. Место отца Феофила во время Литургии было примерно посередине алтаря, то есть далеко за престольной сенью-храмом. Я стоял сзади отца Феофила, принимая от него по ходу службы митру и опять возвращая ее ему. Мне не видно было ни Патриарха, ни сослужащих ему архиереев, ничего, что совершалось в сени-храме. Лишь дважды я вскользь увидел Патриарха, чуть сутулившегося, шедшего величаво-спокойной походкой к Горнему месту при пении Трисвятого и от жертвенника к Царским вратам во время большого выхода.
На благодарственный молебен мы вышли из алтаря, и тут мне удалось увидеть всех служащих архиереев с Патриархом во главе. Патриарх выделялся своим особенным видом. В глазах его, смотревших из-под нависших седых бровей, светились радость, любовь и добродушие. Какая-то святая бодрость и простота чувствовались во всей его фигуре. Сравнивая его с другими сослужащими архиереями, я невольно подумал: «Вот святитель! Святитель по образу и подобию московских святителей». Да простит мне читатель эту судящую мысль – мысль тринадцатилетнего мальчишки.
Благодарственная служба кончилась. Переоблачившись в мантию, Патриарх благословил каждого, кто находился в алтаре, в том числе и меня, и вышел из алтаря благословлять народ. Загудел торжественный звон всех четырех колоколен храма. Отец Феофил отпустил меня, сказав, что ему нужно остаться. Я взял узелок со стихарем и отправился домой, не чувствуя ни усталости, ни голода. Отца Феофила я больше не видел.
К стыду своему сейчас я вспомнил, что за этой службой ни разу ни помолился о Патриархе. Даже тогда, когда сравнивал его с другими сослужащими архиереями, – и тогда не помолился.
Господи, прости мне мою рассеянность и невнимание.
Патриаршее благословение
Сейчас не помню точно, но думаю, что это было в 1922 году. Летом наша семья из Москвы никуда не выезжала, и я ходил гулять в Нескучный сад, на Ноевскую дачу и дальше на Воробьевы горы. Путь мой на гулянье и с гулянья лежал через Донской монастырь. Возвращаясь с прогулки, я обычно проходил в монастырь через западные ворота и выходил из него северными воротами. При этом мое внимание привлекали военные, находившиеся у ворот и на воротах, конвоировавшие Патриарха Тихона, содержавшегося в то время под домашним арестом во флигеле слева от северных ворот.
Однажды, проходя к северным воротам, я увидел Патриарха, медленно шедшего по стене справа от ворот по направлению к ближайшей башне. Очевидно, это была его прогулка. Стража внимательно следила за ним. Он дошел до башни и стал возвращаться назад. Тут я подошел ближе к стене и сложил ладони рук, прося его благословения. Он увидел меня, лицо его просияло доброй улыбкой, и он широко и не спеша благословил меня со стены. Военные молча и не двигаясь с места смотрели на Патриарха и на меня. Они ничего мне не сказали, видимо, потому, что я был тогда шестнадцатилетним мальчиком. Это благословение всегда свежо в моей памяти, как будто я получил его только сейчас. Патриарх, как живой, стоит перед моими глазами с его сияющей доброй улыбкой, с его приветливым, радостным взором из-под нависших седых бровей.