Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России
Шрифт:
Согласованная таким образом с Тучковым формула поминовения властей была принята особым постановлением Святейшего Синода и разослана указами к исполнению по всем епархиям и приходам, а также была обнародована Тучковым и через советские газеты.
Добившись этого акта, Тучков считал свою цель дискриминации Патриарха уже достигнутой и мало интересовался, насколько разосланные Патриаршим Управлением об этом указы в действительности исполняются на местах, в приходах. Видимо, он интересовался и до некоторой степени следил за исполнением этих указов только при патриаршем и отчасти архиерейских служениях, за которыми, как правило, всегда присутствовали специальные агенты ГПУ. И, видимо, также никаких инструкций от него в этом направлении органы ГПУ на местах не получали. Во всяком случае, не было известно ни одного случая, чтобы где-либо органы ГПУ привлекли кого-либо из духовенства к ответственности за непоминовение властей. В свою очередь, Патриаршее Управление, конечно, не имело никакого желания следить за исполнением этих указов. Вследствие этого акт введения поминовения властей за богослужением прошел для верующего народа совершенно безболезненным образом. Народ отнесся к этому акту совершенно спокойно, понимая, что Патриарх принужден был здесь уступить только ради бытия патриаршей Церкви. Но, конечно, слышать за богослужением эту формулу с напоминанием о безбожной власти всем было крайне неприятно. Остроумные приходские диаконы нашли исход – вместо выражения: «О стране Российской и властех ее» они стали употреблять созвучное выражение – «и областех ее». В других местах стали употреблять эту формулу только однажды за богослужением, и именно на начальной великой ектении, когда в храме бывает налицо еще очень мало богомольцев. В иных местах стали употреблять эту формулу не каждый день и не за каждым богослужением. А затем постепенно поминовение властей в приходских храмах, по крайней мере в Московской епархии, незаметно почти совсем прекратилось и сохранилось только при патриарших и отчасти архиерейских служениях. Так кончилось дело только потому, что в этот момент ГПУ заинтересовано было только самым актом постановления о введении в богослужения поминовения советской власти как актом, который должен политически дискриминировать Патриарха и Патриаршее Управление в глазах
Новый стиль
Введение Святейшим Патриархом нового стиля в церковную жизнь и быстрая его отмена представляют собою для Запада крайне загадочный факт. Было немало попыток его объяснения, но все они представляют собою лишь теоретические предположения, исходящие из европейских условий церковной жизни и вовсе не соответствующие тому, что в действительности было и представимо только в советских условиях жизни Церкви.
Новый стиль – это чисто большевистское нововведение на Руси и для народного сознания как бы большевистская печать или эмблема большевистского режима на всем течении русской земли. Поэтому новый стиль был воспринят русским народом как столь же одиозное явление, как и самый большевистский режим. Но в гражданской жизни введение этого стиля было малочувствительно для народных масс: для них это было только переименование одних чисел месяца в другие и, таким образом, некоторое, так сказать, арифметическое затруднение. Совсем другое означало для народа введение нового стиля в церковную жизнь. Здесь это означало коренную ломку всего его исторически сложившегося церковного быта и бытового мировоззрения. Поэтому если бы введение нового стиля в церковную жизнь последовало даже в царское время и за авторитетом священной власти Государя, то и тогда это вызвало бы в народных массах весьма настойчивую оппозицию и, быть может, новый раскол «старостильников». Но в данный момент новый стиль являлся для верующего русского народа как бы «антихристовой печатью», печатью безбожной тирании большевизма, и введение его в церковную жизнь воспринималось верующим сердцем как большевизация церковной богослужебной жизни. Мало того, так как после ареста Патриарха введение нового стиля в церковную жизнь учинило самозванное обновленческое церковное управление, которое справедливо рассматривалось всеми как церковное разветвление, или, так сказать, alter ego ненавистного большевистского ГПУ, то новый стиль стал для народного сознания столь же ненавистной эмблемой ненавистных обновленцев, и введение его в церковную жизнь Патриаршей Церкви должно было неминуемо быть воспринято верующим сердцем как оскорбительная для него «обновленизация» Патриаршей Церкви, как потрясающий знак того, что и Патриаршая Церковь пошла по пути обновленчества.
Ввиду этого введение нового стиля для Патриаршей Церкви означало не что иное, как мероприятие неминуемого саморазвала, и поэтому на настойчивое требование советской власти введения в церковную жизнь нового стиля Патриарх в течение двух-трех месяцев отвечал категорическим отказом. Советская власть для своего требования представляла довольно сильную мотивировку государственно-хозяйственного характера: рабочие-де фабрик и заводов празднуют и не работают в великие церковные праздники по новому стилю (тогда большевики еще сохраняли эти праздники в своем законодательстве), но когда эти праздники наступают и по старому стилю, они массовым образом самовольно уклоняются от работы в эти дни: для государства получается громадный хозяйственный ущерб. Но и Патриарх имел со своей стороны не менее сильный аргумент для своего отказа: введение нового стиля означало откол Русской Церкви от всей Восточной Православной Церкви, от единства церковной жизни со всеми восточными патриархами и поместными церквами. И пред силой этого аргумента советская власть сочла за нужное отступить. Но ненадолго.
В том же 1923 году произошло в жизни Восточной Православной Церкви событие, которое дало советской власти возможность устранить в сознании Патриарха и Патриаршего Управления этот, казалось, непреодолимый против нового стиля аргумент, именно: «Всеправославный церковный конгресс» в Константинополе под председательством тогдашнего Константинопольского Патриарха Василия. На этом конгрессе, как известно, большинством было принято решение ввести новый стиль в богослужебную жизнь Православной Церкви. Советская власть постаралась заполучить от Патриарха Василия официальную копию этого постановления и вручила его Патриарху Тихону, но, конечно, намеренно не сообщила, что это постановление конгресса фактически было принято не всеми Восточными Патриархами и Патриархатами. Патриаршее же Управление, оторванное от каких-либо прямых сношений с прочими поместными Церквами, не имея возможности получения каких-либо и каким-либо образом известий о церковной жизни за пределами Советской России, ничего вообще об обстоятельствах, связанных с этим конгрессом, не знало. Вследствие этого и Патриарх, и Патриаршее Управление, получив официальную копию означенного постановления, почувствовали себя перед угрозой двух чрезвычайных опасностей. С одной стороны, они лишились единственного веского в глазах советской власти аргумента против нового стиля – ссылки на православный Восток и всю Православную Церковь – и теперь остались безоружными против обвинения, что они отказываются от введения нового стиля исключительно по «контрреволюционным» мотивам. С другой стороны, встала другая, и еще более грозная, опасность – и уже чисто церковного характера: опасность отрыва Русской Церкви от единства церковной и богослужебной жизни со всей остальной Православной Церковью, которая, как вытекало для Патриаршего Управления из текста постановления Всеправославного Конгресса, уже приняла новый стиль, и этот стиль теперь мог быть законно представлен и верующему русскому народу не как безбожный и обновленческий, а как освященный авторитетом всей Православной Церкви. Под угрозой этих двух серьезнейших опасностей и опираясь на мнимо общецерковный авторитет конгресса, Патриарх и Патриарший Синод в сентябре 1923 года постановили неотложно принять новый стиль в церковную жизнь, но ввести его так, чтобы предстоящий Рождественский пост фактически обнимал полностью законный срок – 40 дней и поэтому фактически начался 15 ноября уже по новому стилю (2 ноября по старому).
По поручению Патриарха епископ Иларион составил соответствующее патриаршее послание, где введение нового стиля мотивировалось ссылкой на постановление Всеправославного Конгресса, возглавленного Константинопольским Патриархом, и необходимостью сохранять единство богослужебной жизни со всей Православной Церковью, уже принявшей новый стиль. Опубликование этого патриаршего послания последовало 1 октября ст. ст., в праздник Покрова Божией Матери при патриаршем служении в Московском Покровском монастыре. До самого момента «запричастного стиха» никто из сослуживших Патриарху не знал, кому он поручит прочтение своего послания. Все полагали, что громогласному протодиакону. Но вот Патриарх вдруг подозвал старейшего по положению из сослуживших ему иереев – председателя Епархиального Совета проф. протоиерея Виноградова и, вручив ему рукописный (единственный в этот момент) текст послания, предложил ему тотчас прочесть послание перед народом. Обладая слабым голосом, отец Виноградов пытался отказаться, ссылаясь на то, что при слабости голоса и плохой акустике громадного храма мало кто услышит его чтение. Но Патриарх с обычной ему улыбкой возразил: «Ну это ничего, ничего, прочитайте вы, прочитайте». В результате недостаточно громкого чтения отца Виноградова только передние ряды богомольцев могли, и только частично, расслышать кое-что из послания; до подавляющей же массы богомольцев долетали только отдельные слова, из которых она могла лишь понять, что речь идет о новом стиле; а что именно о нем здесь возвещалось – осталось для нее неясным. Может быть, и даже вернее всего, благодаря именно этому народная масса, переполнявшая храм, никак не реагировала на послание ни в храме, ни около него. Но некоторые из духовенства за последовавшей после богослужения торжественной трапезой шутя говорили отцу Виноградову: «Ну, хорошо, что вы так читали, что трудно было расслышать и понять, а то нашлось бы немало ревнителей старого стиля, которые вас непременно побили бы, считая, что вы от себя это читали». После, в частной беседе, он спрашивал Патриарха: «Почему вы настаивали, чтобы я именно читал ваше послание, тогда как вы хорошо знаете, что у меня голос слишком мало подходит для такого всенародного чтения?» Патриарх с улыбкой ответил: «Это ничего, ничего… Вы не беспокойтесь об этом». Впечатление было такое, что и сам Патриарх опасался нежелательной реакции на послание из среды присутствовавшей в храме народной массы.
Итак, патриаршее послание о новом стиле было в Покровском монастыре таким образом торжественно оглашено, но до народа, собственно, не дошло, а оно имелось и осталось только в Патриаршем Управлении, и то только в одном, единственном рукописном экземпляре. Чтобы фактически ввести новый стиль в церковную жизнь, возможно менее безболезненно, необходимо было, чтобы послание было напечатано и разослано епархиальным архиереям при указах Святейшего Синода, и по всем приходам всех епархий – при указах соответствующих Епархиальных управлений, и притом с таким расчетом времени, чтобы экземпляры послания и сопроводительные указы дошли всюду своевременно, то есть не позже, по крайне мере, 1 ноября ст. ст. – 14 ноября н. ст.; иначе Рождественский пост не мог бы фактически начаться 15 ноября по н. ст. Патриаршее Управление имело все основания опасаться, что верующие народные массы решительно откажутся праздновать праздник Рождества Христова, прежде чем исполнится законное число (40) дней Рождественского поста. Так как для прохождения указов Святейшего Синода до архиереев, а от архиереев епархиальных указов до благочинных, от благочинных по приходам требовалось времени не менее 10 дней, то рассылка указов Святейшего Синода должна была быть произведена не позже как за десять дней до 14 ноября н. ст. – самого позднего дня своевременного объявления в приходах начала Рождественского поста. Ввиду этого Патриаршее Управление должно было уже к 1–3 ноября иметь в своем распоряжении все печатные экземпляры патриаршего послания. Но этого-то как раз и не случилось. И это обстоятельство повлекло отмену нового стиля.
После того как патриаршее послание о новом стиле было торжественно оглашено за богослужением в присутствии самого Патриарха перед массой народу и об этом факте оповещено было во всех советских газетах, как центральных, так и на местах, и в московских церквах везде начали служить по новому стилю, Тучков решил, что теперь Патриархом сделан шаг бесповоротный, такой шаг, которым он уже окончательно обязал себя перед русским народом и всем миром фактически ввести новый стиль. Тучков решил поставить дело так, чтобы народ оказал, на почве введения нового стиля, возможно большую оппозицию Патриарху. А так как все основания к такой оппозиции очень убедительно устранялись содержанием патриаршего послания, то Тучков решил лишить Патриаршее Управление возможности разослать вместе с указами о введении нового стиля и объясняющее весь вопрос патриаршее послание. По его указанию типография задерживала печатание со дня на день на неопределенное время, оправдываясь недостатком времени. По просьбе Патриаршего Управления Тучков обещал ускорить печатание послания, но не исполнил обещания. Послание не было напечатано и в советских газетах. А вместо того в центральных советских газетах, по инспирации Тучкова, была в это время напечатана заметка, единственной целью которой могло быть только настроить верующий народ Патриаршей Церкви против принятия нового стиля. В этой заметке сообщалось, что так называемый Всеправославный Конгресс, вынесший решение о введении в церковную жизнь нового стиля, был обновленческого характера, а созвавший его патриарх Константинопольский Василий – обновленцем. Таким образом народу внушалось, что введением нового стиля Патриарх Тихон и сам переходит на сторону обновленцев и туда же ведет весь доверяющийся ему народ. Более действенной агитации среди верующего народа против принятия нового стиля трудно было и придумать. Хорошо зная, что без разрешения Тучкова ни одна заметка о церковных делах не может быть напечатана в центральных советских газетах, Патриаршее Управление посылает к Тучкову делегацию с протестом против помещения такой заметки, пытающейся сорвать такое важное для государства, по мнению Тучкова, мероприятие, как введение нового стиля в церковную жизнь. Тучков, благодушно улыбаясь, отвечает, что он будто бы ничего об этой заметке не слыхал и не знает. А на вопрос, почему послание до сих пор не печатается, следует равнодушный ответ: «Да, я говорил, но они почему-то меня не послушали; поговорите сами с типографией». Делегация спросила, почему он сам относится к этому теперь так равнодушно, тогда как все время настойчиво требовал от Патриархии немедленного введения нового стиля, обещая даже за это легализацию Патриаршего Управления? Тучков ответил: «Раньше я все же думал, что вы перестанете быть контрреволюционерами, но теперь я не имею на это надежд». Делегация указала, что если в течение ближайших дней послание не будет напечатано, будет уже поздно и придется возвратиться на старый стиль. Будучи вполне убежден, что возвращение к старому стилю для Патриарха теперь уже совершенно невозможно, Тучков ответил тем же равнодушно-холодным тоном:
«Ну уж вы там как хотите… дело ваше».
Но Тучков весьма ошибался в действительном положении дела с введением нового стиля. Святейший Синод решил указов о введении нового стиля епархиальным архиереям не посылать, пока не будет возможности получить из типографии экземпляры послания и приложить послания к указам. Таким образом епархии указов в это время еще не получили и посему нового стиля у себя официально не объявляли и не вводили. Что касается Московской епархии, то, заранее предполагая возможность провокации со стороны Тучкова и заранее приготовляясь к возможности в этом случае безболезненного «отступления на старые позиции», епископ Иларион совместно с председателем Епархиального Совета проф. протоиереем В. Виноградовым испросили у Патриарха разрешения указы о введении нового стиля разослать тотчас же только по церквам одного города Москвы (духовенство и народ которой были непосредственными свидетелями оглашения патриаршего послания в храме Покровского монастыря в присутствии самого Патриарха) и таким образом фактически ввести новый стиль только в городе Москве. В отношении же прочих церквей всей Московской епархии испрошено было разрешение таких указов не посылать до напечатания и рассылки объясняющего дело патриаршего послания, и таким образом в этих церквах нового стиля официально тоже не объявлять и не вводить.
Таким образом, новый стиль был официально объявлен и введен исключительно только в церквах города Москвы, и нигде больше. При такой ситуации можно было, чего Тучков не подозревал, легко, в случае нужды, возвратиться на старый стиль. Так и пришлось сделать. Когда оказалось, что и к 5 ноября нового стиля послание еще не напечатано, то Патриаршее Управление, упираясь на брошенную Тучковым делегации неосторожную фразу – делайте, как хотите – сочло себя вправе возвратиться на старый стиль. С согласия Патриарха, по распоряжению епископа Илариона (как управляющего Московской епархией) Московский Епархиальный Совет около означенного числа разослал по московским церквам указы, в которых сообщалось, что, вследствие задержки с печатанием патриаршего послания, введение нового стиля откладывается на неопределенное время. Получив такие указы, все московские приходы, три недели тому назад, хотя и вполне спокойно и покорно воле Патриарха, но с большим прискорбием перешедшие на новый стиль, теперь тотчас же с большой радостью возвратились на старый. На другой же день от нового стиля в церковной жизни патриаршей Москвы не осталось и следа. Такой оборот дела был совершенно неожиданным для Тучкова. Но он попытался поправить дело своеобразной своевольной дерзкой выходкой. Он приказал типографии наконец напечатать патриаршее послание и, хотя он знал, что оно уже отменено, распорядился расклеить его на всех афишных столбах Москвы. Этим путем он хотел явно ввести в заблуждение церковных людей, приезжающих из провинции, чтобы те, читая расклеенные везде экземпляры послания, думали, что новый стиль действительно введен и действует в московских церквах. Но и здесь Тучков имел мало успеха: все приезжающие в Москву церковные люди, смущенные тем, что они читали в послании, спешили обратиться за справками в ближайшую московскую церковь, а там им с торжеством объясняли, что «это было, да прошло». Раздраженный неудачей этой новой своей попытки взорвать изнутри Патриаршее Управление и Патриаршую Церковь, Тучков обрушил свой гнев на двух лиц, которых он считал главными виновниками своей неудачи, – епископа Илариона и протоиерея Виноградова. Епископа Илариона он вскоре арестовал и отправил в концентрационный лагерь, а отцу Виноградову запретил появляться в Патриаршем Управлении и принимать в нем какое-либо участие на два месяца, угрожая в противном случае и ему судьбою епископа Илариона. За это время, в декабре месяце Тучков опубликовал в советских газетах новое «патриаршее послание», в котором сообщалось, что Патриарх объявленного им нового стиля не отменял, но что разрешается на местах, с согласия местных советских властей, праздновать наступающий праздник Рождества Христова и по старому стилю. Какого происхождения был тот «документ», мне не удалось выяснить, так как он через Патриаршее Управление вовсе не проходил, никому он не рассылался и дальше советских газет не пошел; ни оригинала его, ни копии не имелось, и, главное, никакого применения он в церковной жизни не имел. Везде и всюду в Патриаршей Церкви, беспрепятственно со стороны советских властей, служили по старому стилю. Видимо, этот документ, кстати сказать, составленный кем-то и как-то наспех, понадобился Тучкову, чтобы затушевать перед какими-то высшими советскими властями полную неудачу своих махинаций при попытке навязать Патриаршей Церкви новый стиль.
После этого вопрос о введении нового стиля в Патриаршей Церкви не поднимался со стороны советской власти до осени 1924 года. В это время при ЦИКе образовался особый комитет по церковным делам. Председателем этого комитета был Смидович, который, в противоположность Тучкову, производил впечатление серьезного государственного человека. Он пригласил к себе на совещание по вопросу о новом стиле представителей от Патриаршей Церкви и обновленческого управления. Со стороны Патриаршей Церкви явились: епископ Николай (Добронравов) – выдающийся представитель старого ученого московского духовенства, магистр богословия, автор магистерской диссертации об обете Иеффая, архиепископ Серафим (Александров) и проф. протоиерей Виноградов. Со стороны обновленцев – протоиерей Красотин. Совещание состоялось в присутствии Тучкова во втором доме Советов на углу Никитской улицы, где принимал просителей и сам Калинин. Совещание открылось вступительной речью председателя Смидовича, имевшей чисто деловой тон и характер и вскрывавшей серьезные хозяйственные государственные трудности, возникавшие из наличия в церкви старого стиля при узаконенном в гражданском быту новом стиле, и именно из факта, что рабочие фабрик и заводов празднуют и не работают каждый праздник дважды: и по новому стилю – в законном порядке, и по старому – в своевольном порядке, или, лучше сказать, беспорядке. Смидович обращался к патриотическому чувству и государственному разуму собравшихся и просил прийти на помощь государству установлением единого стиля, а именно нового. От делегации первым говорил протоиерей Красотин, речь которого представляла собой грязный поток самой бесцеремонной клеветы на «тихонцев», которые будто бы исключительно из контрреволюционных побуждений отказываются от принятия нового стиля и тем затрудняют и обновленцам повсеместное введение у себя этого стиля. Во время этой совершенно неделовой речи Смидович углубился в разбор каких-то лежавших перед ним бумаг и явно показывал, что от представителя обновленцев он ничего нового и значительного не ожидает. Но зато он сразу превратился в слух и внимание, когда заговорил представитель Патриаршей Церкви епископ Николай, который, совершенно игнорируя легкомысленные клеветнические выпады Красотина, спокойно и деловито стал разъяснять, что при всем сочувствии к хозяйственным нуждам советского государства, Патриаршая Церковь, по целому ряду канонических и церковно-бытовых причин, никак не может принять новый стиль. Длинная обстоятельная речь епископа Николая охватывала вопрос всесторонне и исчерпывающе. Архиепископу Серафиму оставалось только заявить о своем полном единомыслии с епископом Николаем. Но это решительное и безусловное отклонение нового стиля не удовлетворило Смидовича, и он попытался еще раз, и, по-видимому, совершенно искренно, апеллировать к патриотическому чувству, обрисовывая в ярких красках крайне затруднительное положение, создаваемое массовым прогулом рабочих в церковные праздники по старому стилю. На эту, в своем роде весьма убедительную, речь третий представитель Патриаршей Церкви проф. протоиерей Виноградов ответил еще более убедительным даже, как оказалось, для самого Смидовича аргументом против введения нового стиля. «Государственная власть, – ответил он, – требуя от нас введения нового стиля, требует тем от патриаршей Церкви, во имя хозяйственных интересов государства, чрезвычайной жертвы, затрагивающей коренные основы ее организации и долженствующей неминуемо вызвать в ней крайне опасное внутреннее потрясение. Но мы хотели бы знать, может ли государственная власть гарантировать нам, что эта крайне рискованная для нас жертва не окажется вскоре же совершенно ненужной и бесполезной для советского государства, стоящего на почве самой резкой антирелигиозной идеологической позиции коммунизма? Мы хотели бы именно получить от вас, как от авторитетного представителя власти, авторитетный ответ на следующий вопрос: может ли советская государственная власть дать нам твердую гарантию в том, что она через тот или другой период времени, через несколько месяцев или год-два, из чисто антирелигиозных побуждений, не отменит вовсе празднование церковных праздников и по новому стилю, перейдя на какие-либо другие праздники чисто гражданского характера? Ведь без этой твердой гарантии Церковь рискует рано или поздно оказаться в самом невозможном, трагическом положении: ради угождения государству она, положим, перейдет, вопреки воле верующего своего народа, на празднование праздников по новому стилю, чтобы праздновать их вместе с государством, а государство вдруг, исходя из антирелигиозных мотивов, вовсе перестанет признавать и праздновать церковные праздники даже и по новому стилю. Что же тогда останется делать Церкви? Продолжать держаться нового стиля, когда это уже совсем не нужно для государства, а для верующего народа останется по-прежнему крайне отталкивающим нововведением, было бы совершенно бесцельно и безрассудно, а возвратиться к старому стилю невозможно без неминуемого нового и еще более опасного для Церкви внутреннего потрясения и даже хаоса».