Святки в Италии

Синьор Депретис быстро взбежал по лестнице и позвонил. Отперла ему сама жена. Увидев большой пакет, который принес с собою муж, она радостно спросила:

— Нашлась?

Синьор Паоло качнул головою, снял пальто и взял пакет в руки.

— Все плачет? — спросил он у жены, которая сделала утвердительный знак. — И не спала?

— Нет. Она так впечатлительна!

— Знаешь что? — заговорил в раздумье муж: — Я хотел было подождать вечера и устроить ей сюрприз на елку. Но надо будет отдать ей куклу теперь же, а то она слишком взволнована.

Нерина сидела на кушетке в своей хорошенькой детской и печально смотрела в окно. Ее глаза были так необычайно красны, а круги под ними так необычайно сини, что при первом взгляде можно было понять,

сколько она плакала в это утро и как мало спала в эту ночь. Ее не занимали теперь не только старые игрушки, но даже новые, только вчера вечером подаренные. Папа так много рассчитывал на роскошный, дорогой presepio [1] для представления св. мистерии: большинство куколок махало руками и ногами, ясли были сделаны из красного дерева, головка Младенца — с настоящими мягкими волосиками — была окружена ореолом из тоненькой золотой проволоки, а маленький органчик исполнял песни ангелов и трех волхвов. Ни одна девочка в Риме, вероятно, не получала еще к Рождеству такого дивного presepio. Но это было напрасно: Нерина и не взглянула на подарок, тогда как прежде, бывало, не отгонишь ее от этого крошечного театра.

Мама вошла в комнату, положила ей руку на голову и сказала:

— Какие у тебя красные глазки, bambina, — вот что значит не спать почти две ночи! А вечером будут гости… Слушай, пойдешь теперь заснуть, если я дам тебе что-то очень хорошее, что-то такое, что тебе очень понравится и что ты очень хочешь получить?

— Что?

Так как тут была мама, Нерина собиралась снова заплакать.

Синьора Депретис показала ей куклу.

— Гуальберта!!! Нашлась!

Нерина кинулась к своей пропавшей любимице и стала ее неистово целовать, наскоро убедившись, что Гуальберта цела и невредима, только голубое платье сильно испачкано.

Через четверть часа наконец Нерину удалось уложить в постель, но прежде она раздела куклу и прижала ее к себе, заявив:

— Мы будем спать вместе!

Нерина шептала кукле:

— Какая ты холодная, fanciullina mia! [2] Надо тебя согреть.

Она еще крепче прижала Гуальберту к себе, свертываясь в клубочек под одеялом. И на самом деле, атласная кожа куклы потеплела, Гуальберта зашевелилась и обняла левую толстенькую руку Нерины.

— Senti, poveretta, [3] — шептала девочка, — ты должна рассказать мне свои приключения. Это будет очень интересно!

— Но мама хочет, чтобы ты заснула, — ответила Гуальберта.

— Ничего, я все равно не засну. Рассказывай, что ты видела за эти два дня. Via! [4]

Кукла устроилась поудобнее и начала рассказывать.

— Ты меня оставила возле витрины с картинками, на карнизе, а сама с папой ушла. Тогда уже стемнело, и проходящие меня не видели, хотя я видела их очень хорошо. Мне было так страшно, что я не могу тебе передать, и к тому же становилось довольно холодно. Так я сидела почти целый час. Вдруг мимо меня прошел маленький мальчик с каким-то ящиком под мышкой. Он напевал вполголоса ту песенку, что всегда поет твой папа:

Chi sa se servi ci son Dentro alla lu-u-na, E so sono tutti birbon, Quelli di lu-u-na? [5]

Он

очень внимательно оглядывался по сторонам и потому заметил меня, нагнулся и вслух сказал: «Эге! Да ведь это кукла той девочки!» Тут и я его узнала: это был, кажется, тот самый мальчишка, который так приставал к папе, предлагая почистить башмаки. Он поднял меня, оглядываясь, завернул в какую-то грязную тряпку, взял тоже под мышку и понес с собою. По дороге он останавливал почти каждого прохожего и предлагал спички. Но когда мы подошли к Corso, он свистнул и сказал: «A, pizzardoni!» — и перебежал галопом через улицу, где было очень светло.

— Я знаю это слово, — сказала Нерина, — pizzardone значит полицейский, только помни, Гуальберта, если назвать так полицейского в глаза, то он очень обидится.

— Мы шли ужасно долго, — продолжала Гуальберта. — Когда мальчик наконец остановился, мы были в какой-то узенькой и темной улице. Здесь он вошел в дверь, сел на свой ящичек, поставил меня перед собой и заговорил со мною:

«Что мне с вами делать, синьорина, а? Следовало бы отнести вас в полицию. Но я не могу туда явиться с ящиком, где лежат щетки и вакса, потому что я… как бы вам сказать… забыл выхлопотать позволение на чистку сапог. Понимаете, cara lei? [6]

А теперь у меня болят ноги и мне очень не хочется бежать так далеко, тем более что скоро надо идти на cottio [7] . Э? Поэтому вам придется побыть у меня до завтра».

Его лицо было освещено, и я видела, как он задумался, глядя на меня, и вдруг стал печальным, покачал головой, свистнул и сказал: «Ecco!» [8] Потом взял меня в руки, завернул, вышел снова на улицу, пробежал несколько домов и поднялся по какой-то страшно высокой лестнице.

Тут он постучался в дверь и спросил: «Sora [9] Nanna, можно видеть Нинетту?»

В дверях показалась женщина и сказала: «Вечно ты тут, Meo! На что тебе она?»

«Sora Nanna, вам ведь не мешает… Я к ней на минуту!»

«Ступай, она там лежит».

— Знаешь, Нерина, я никогда не видела такой бледной и худой девочки, как эта Нинетта. Мне стало ужасно жаль ее, а она так обрадовалась, когда Мео подал ей меня, что у нее сразу выступил на щеках яркий румянец. Мео смотрел на нее и сказал: «Можешь оставить ее у себя до завтрашнего утра. А теперь — ciao, до свидания». — «Куда ты? Посиди со мною». — «Я еще не был дома и не ел, и потом мне надо еще поспеть на cottio».

Тогда она стала ласкаться к нему: «Meino, дорогой, возьми меня тоже на cottio. Я так давно не была на улице! Я совсем забыла, что послезавтра Рождество».

Он ответил: «Ты с ума сошла, Нина. Теперь холодно, а ты… нездорова».

Когда он запнулся, она так печально посмотрела на него, что мне стало больно внутри, покачала головой и повторила: «Возьми меня с собой, Meino mio!»

Он отвернулся и сказал: «A sora Nanna?»

Тогда Нинетта закричала: «Тетя, тетя, я пойду к Meo на ужин. Вы ведь будете у sor'ы Реджины, и мне скучно оставаться одной».