Святочная повесть
Шрифт:
— М-да, — причмокивая своими губами, процедил он, — однако не ждал. Похоже вихри враждебные веют над нами, м-да... Ну-ну, перестань вопить, — услышал Федюшка почти что даже ласковый голос Постратоиса.
Когда Федюшка понял, что он цел, невредим, тело при нем и ни трясины, ни тьмы нет, он захохотал вдруг не по-детски страшно и истерично и затем заплакал, ощупывая себя и озираясь по сторонам. Да вырвался ли он, не в адской ли трясине душа его?!
— И за что же ты меня, дружок, обманщиком назвал, а? — мягко спросил Постратоис.
—
— Каких лет, дрожайший юноша, — Постратоис ухмыльнулся, — вообще-то против лет я был бы не против. Да это я так, — Постратоис задумчиво говорил сам с собой, — однако эти вихри враждебные... надо будет выяснять, откуда и с чего, вылезти оттуда ты не должен был... А? Ух... — Он потер свою голову и боднул ею, будто что-то отгоняя. — Каких лет?! — заорал он вдруг, — и по-твоему я столько лет тебя тут ждал? Ты был там ровно минуту. Чего глазами хлопаешь, ровно одну минуту и ни мгновением больше.
— Как минуту?! — совсем растерялся Федюшка. — Как же это?
— Да ты глянь на себя, разве выглядишь ты постаревшим на годы? Да, потрепало, конечно, тебя, под глазами вон дергается, губки в уголках поопустились, челюсть подрагивает, щечки белее, чем им положено быть, руки трясутся, ноги не несут, только и всего, ох-ха-ха-ха. Спокойно! Понимаешь теперь, почему они рвутся оттуда машину мне делать-придумывать, чтоб мысли читала у тех... живых, там, по ту сторону Провала. Вот, пожалуйста, один из них.
Перед Федюшкой разверзлась земля, и оттуда выбросило пожилого, худого и небритого человека. Он сразу упал к ногам Постратоиса и стал лобызать его лаковые ботинки копытообразной формы. Затем, не вставая с коленок, он поднял голову и зашептал:
— Повелитель! Только не ту-да!.. Я приложу все усилия! Я выверну весь свой ум наизнанку. Я выверну его у всех своих, — твоих подчиненных... Костьми ляжем, но сделаем машину!..
— Костьми ты уже лег, академик, ведь ты же мертвый, академик, ха-ха-ха... Наизнанку, говоришь? Ну а если это невозможно? Если законы природы против? Ведь невозможно же вытащить себя из ямы, невозможно же, чтобы в жару снег шел. А?
— Нет, повелитель, нет... то есть да! Мы сделаем все равно! Законам природы вопреки... законы изменим... Ой, не смотри так, повелитель!.. Дай продолжить работу. Только не туда!!!
— Сколь же ты там побыл, что так волнуешься?
— Двадцать лет.
— Тю-ю и всего-то? А Тиберий — 2000 лет сидит. А? Воет, орет, скрежещет, а не просится к вам. А?
Пожилой, худой и небритый ничего не отвечал на это, только задрожал еще больше. Ухмыльнулся Постратоис на него глядя.
— Ну а сделаешь ты машину, так ведь я с ее помощью и деток твоих, и внуков — туда... — Он кивнул в сторону стены гееннского огня, — внучек-то у тебя живой еще, такой же ведь, как вот этот, отрок, — Постратоис притиснул к себе Федюшку, — не жалко? А?
Пожилой, худой и небритый всхлипнул и
— Пусть! Никого не жалко. Пусть хоть весь мир в трясине гибнет... Только не я!!!
— Бр-аво, ха-ха-ха, пшел, работай. — И академик, счастливо смеясь, провалился в разверзшуюся дыру.
Но в тот момент, когда он проваливался, из образовавшейся дыры вдруг вырвался голос:
— Раб Божий Феодор, моли Бога о мне.
Явно к Федюшке обращался голос.
— Что такое?! — взревел Постратоис. И перед ним возник старик со страшно изможденным морщинистым лицом.
— Это ты голосил? Ты в моих покоях Бога призывал?
— Я, — дерзко ответил старик, — и верю я, что вымолят меня, что и здесь не оставит меня Бог.
— Ах, ве-еришь, ха-ха-ха, ну-ну... Только в следующий раз проси о молитве не колдуна. Ох-ха-ха-ха!.. Пшел. — И Постратоис дал старику такого пинка, что тот оказался над пропастью, над бушующим грехопадом. Но вниз он не полетел, его подхватил адский вихрь и понес к трясине.
— Что ты смотришь туда, юноша, уж не шевельнулась ли опять в тебе жалость?
Очень грозно прозвучал вопрос. Постратоис стоял, скрестив руки на груди, и вопрошающе-надменно смотрел на Федюшку.
«А вдруг и мне сейчас пинка» — от одной мысли такой едва не завопил он, но тут меж ним и Постратоисом появился неожиданно не то козлик с поросячьей мордой, не то поросеночек с рогами и козлиным хвостиком. Сбоку у него топырились недоразвитые крылышки, он был очень похож на охранителя снов, которого не так давно ругал Постратоис.
— Повелитель! Ваша кромешность, — запищал появившийся, — я прошу вашего внимания.
— С чем ты теперь явился? — грозно спросил Постратоис. — У нас сегодня праздник, наши ряды пополнились, а ты невежливо стоишь спиной к тому, чье преображение мы сегодня торжествуем.
— Я поздравляю его, — свинокозлик полуобернулся к Федюшке и изобразил на мордочке смешную гримасу, — но никакого пополнения нет, мы при своих.
— Говори яснее, — зарычал Постратоис и весь напрягся в ожидании.
— Один улетел только что.
— Как улетел?! На чем улетел?!
Свинокозлик удивленно посмотрел на Постратоиса и пролепетал:
— Как на чем? На молитве, на чем же еще можно отсюда улететь? Отмолили его. Странно от вас вопрос такой слышать.
— Цыц! — заревел Постратоис, — ты еще!.. Чья молитва могла сюда прорваться?! Нет нынче таких молитвенников!
— Увы, нашелся. Это брат вот этого новенького, Федька болезный. На его молитве и улетел дед. Он ведь и этого дед, — свинокозлик махнул крылышками в сторону Федюшки.
— Дог-на-ать! — завыл Постратоис. Он был вне себя, таким еще не видел его Федюшка, человеческий облик его не мог вынести такого напора злобы, на нем треснул, разлетелся фрак, и ничего человекоподобного уже не было в нем, та самая крылатая образина, что улетела от небесного огня Михаила-Архангела, кружилась на месте и вопила: