Святочный сон
Шрифт:
– Мсье Горский, вы рискуете своим здоровьем, гуляя по морозу. О, эти несносные морозы! Ваш ужасный климат губителен для артиста и философа! Разве можно полгода видеть снег и снег?
– Полно городить вздор, Дюваль. Дайте мне лучше чего-нибудь горячего. Где Коншин?
– Мсье Пьер в вашем кабинете, дремлет у камина. Я распоряжусь, чтобы вам подали горячего чаю с малиной.
Сокрушенно качая головой, француз удалился. Горский потер замерзшие руки, приложил ладони к печным изразцам и задумался, согреваясь. В комнату вошла старая нянька, она несла поднос с дымящейся чашкой
– Батюшка Юрий Евгеньевич, самовар-то нынче не ставили. Не чаяли тебя так рано, касатик. На кухне уж взяла...
– Спасибо, Филипьевна, - Горский взялся за чашку.
– Что, родная, как живешь?
– Твоими молитвами, батюшка. Да что мне не жить-то? На всем готовом, обута, одета, сыта. Только вот скучаю без тебя, дитятко. Надолго ли к нам в Москву?
– Как поведется, Филипьевна. Петербург меня покуда не жалует.
– Доколе все по чужим углам скитаться думаешь? В родной дом-то когда пожалуешь?
– Теперь уж верно скоро, - задумчиво произнес князь Горский, - Ну, будет тебе, ступай.
Поклонившись в пояс, нянька вышла. Допив чай, Юрий отправился в кабинет, где его поджидал приятель. Обстановка кабинета выдавала сибаритство и лень хозяина, а также его пренебрежение умственными занятиями. Его гость, облаченный в свободный архалук, вполне вписался в эту картину.
С Петром Коншиным они служили в одном полку, который князь был вынужден оставить из-за проказ. Славный аристократический полк кавалергардов, "рыцарской гвардии"!
– Воля твоя, не могу привыкнуть видеть тебя без усов и мундира, - воскликнул пробудившийся приятель, - Ты превратился в совершенного фрачника!
– Не наступай на больную мозоль. Сам не могу привыкнуть, тошно, братец!
– пожаловался Горский.
– Вообрази, во сне кричу команды и галопирую на парадах. Одна отрада - мой гнедой Ахилл. В манеж езжу, как на свидания с прелестницей.
– К слову, о прелестницах!
– оживился Коншин.
– Ты решительно не желаешь назвать мне имя той, ради которой затеяна интрига?
Горский взял со стола бокал с вином, которым, верно, угощался его приятель, и с жадностью выпил все до дна.
– Хочу сказать прости всем прежним затеям. Я выхожу из интриги.
– Возможно ли?
– воскликнул Коншин.
– Столько опасностей, тонкой игры, риска, дерзости - и все напрасно? Воля твоя, это ты зря.
Юрий потер подбородок и растерянно пробормотал:
– Молчи, ты ничего не знаешь. Я делаюсь подлее с каждой минутой. Это порядочное семейство, а дама - образец добродетели, ошибки нет. Амалия изрядно приврала. Там дети прелесть что такое. Кузина...
Он умолк. Коншин, с любопытством глядел на друга, раскуривая трубку с огромным чубуком, взятым с подставки.
– Ты ли это, Горский?
– поддразнил он Юрия.
– Возможно ли, что еще вчера ты был кавалергардом, теперь же я вижу пред собой истинного семейственного москвича: "дети, кузина"!
Оба приятеля обожали свой полк, овеянный славой о подвигах под Аустерлицем и при Бородине, а более славного - лихими кавалергардами царствования Александра I. Всякому новичку в полку рассказывали о проказах Лунина, Волконского, Лопухина. О том, к примеру, как Михаил Лунин на пари перевесил ночью вывески на петербургских магазинах и лавочках. То-то было изумления на другой день, когда под вывеской булочника обнаружили лавочку портного, а под вывеской модистки - мастерскую сапожника! Рассказывали о вовсе дерзких проказах той же компании кавалергардов, когда они весьма рисковали своим положением. Так, однажды, приплыв на двух лодочках к Каменноостровскому дворцу императрицы Елизаветы Алексеевны, кавалергарды дали ей серенаду, а после уходили от погони по мелководью, где катеру охраны было не пройти. Лунинский пес при команде: "Бонапарт!" срывал шляпу с прохожего. Что говорить о дуэлях! Кавалергарды щеголяли своей храбростью и нередко испытывали храбрость других офицеров. Лунин мог позволить себе дерзкий ответ на замечание самого государя или великого князя.
Теперь, конечно, времена не те. С нынешним государем так не пошутишь. Однако и теперь кавалергарды оставались отъявленными дуэлянтами и шутниками. Их проказы сделались не столь публичными, но не менее дерзкими. Князь Горский слыл первым зачинщиком. Однажды на пари вместе с Коншиным он повторил проказу Лунина и его товарищей. Забравшись на дерево и усевшись на ветвях, приятели исполнили серенаду под окном модной красавицы. Последовавший за сим скандал с мужем красавицы завершился дуэлью, по счастью, бескровной.
И вот теперь Горский снял белый с красным мундир, сбрил усы и сделался, по мнению Коншина, заурядным фрачником.
– Все усложнилось, - ответил Юрий другу.
– В дом пожаловала Биби. Что мне было делать? Принесла же ее нелегкая! Я хожу по лезвию ножа. Кузина, кажется, меня подозревает.
Коншин весело удивился:
– Однако второй раз я слышу это слово "кузина"! Что она, хорошенькая? Влюблена в тебя? Иначе и быть не может.
Горский поморщился:
– Тебе всюду грезятся влюбленные девицы. Женился бы уж скорее.
– За тем сюда и прибыл в самый сезон. Надобно дела поправить. Московские невесты не так разборчивы, да и богатых пропасть. "У ночи много звезд прелестных, красавиц много на Москве"! Жаль, что ты не можешь появляться на балах, там нынче созвездья прелестных и богатых девиц.
– Я покуда не собираюсь жениться, - возразил Горский.
– Это ты у нас ветеран тридцатилетний. Когда ж еще, как не теперь, связать себя узами с молоденькой, хорошенькой наследницей изрядного имения.
– Но какая нелегкая принесла Биби в Москву?
– вернулся Коншин к началу разговора.
– Не за тобой ли?
– Что пользы, если и за мной?
– холодно ответствовал князь.
– Одно верно, мне нужно покинуть дом, покуда я не разоблачен.
– Кузиной?
– лукаво спросил Коншин.
– Кузиной ли, мужем или Биби, какая разница?
– раздраженно ответил бывший кавалергард.
– Кстати, если меня вызовут, тебе быть секундантом.
– Натурально, - согласно кивнул его приятель.
– Но коли так, почему бы тебе не остаться сейчас дома? К чему возвращаться туда, раз дело проиграно?
– Не могу, - мрачно ответил Горский, - еще большим негодяем буду себя чувствовать. Мальчишка привязался ко мне.