Святополк II. Своя кровь
Шрифт:
– Якши!
– промолвил он, пожевав губами.
– Якши баранты!
– Какие кони! Какие звери!
– сразу послышались за спиной голоса.
– Любой достоин носить великого хана!
– И это лишь начало!
– Боняк оскалил желтые зубы.
– Земля урусов богата. И все ее богатства будут нашими! Надо лишь пройти и взять их!
За спиной опять послышались восторженные голоса. Подчиняясь им, Шарукан бросил косой взгляд на Боняка.
– Что ж, - негромко промолвил он, - пойдем и возьмем… В тот же день объединенные силы Боняка и Шураканидов двинулись на Русь. Огромной, сметающей все на своем пути лавиной
Первым большим градом, вставшим на пути степняков, оказалось Лубно. Его можно было обойти, разрушив небольшие крепостцы и села по берегам Сулы, и двинуться дальше по Русской земле. Но ханам не хотелось оставлять позади сильный город, дружина которого могла выйти из его стен и начать бить степняков в спину. И орда навалилась на Лубно.
Меняя коней, примчались в Переяславль гонцы с приграничья. Страшную весть несли они: давно такого не бывало, чтобы половцы вышли из степей и шли по Русской земле. Хотя приграничье жило от набега до набега, все-таки остальные земли успели за десять лет мира отвыкнуть, и теперь в каждом доме люди содрогались от тревоги и недобрых предчувствий.
Владимира Мономаха в те дни не было в Переелавле. Он еще зимой отправился в Смоленск, где сидел на княжении сын Вячеслав. С ним, как всегда, была Гита, но неожиданно она заболела и в начале мая умерла.
Мономах еще не успел отойти от похорон, от долгого изматывающего душу обряда прощания. В ушах еще звучали последние слова Гиты, взгляд еще ловил ее тень, сердце невольно сжималось в предчувствии ее шагов. Княгиня еще была здесь казалось, ее можно было отыскать где-то в кладовых или на заднем дворе. Но в то же время было ясно, что она уже никогда…
И в эти дни пришла весть о половецком выходе. Услышав о новой напасти, переяславльцы горестно вздыхали: «Дождались!.. Беда не приходит одна», - а потом лезли в клети доставать рогатины, сулицы, щиты и топоры.
Если бы не прискакавшие на похороны матери сыновья, Мономах, наверное, так и не вышел бы на кочевников, а послал вместо себя кого-нибудь из воевод - настолько велика была его скорбь. Но присутствие детей заставило его усилием воли загнать боль внутрь и выплеснуться в ярости - как смеют безбожные агаряне приходить на Русь сейчас, когда ему так больно? Что ведают они о настоящей боли? Ничего! Так пусть узнают!
И Мономах поскакал в Переяславль, а по дорогам Руси, обгоняя его, мчались гонцы созывать князей на войну.
В Киеве вершились свои дела. Из Польши нежданно-негаданно явился ляшский королевич Збигнев, незаконный сын Володислава Германа, сводный брат короля Болеслава и родной брат новой жены Ярослава Святополчича. Прискакал он не просто так - Польша раскололась на две половины, ибо Збигнев оставался недоволен выделенной ему частью. В прошлом году Святополк Изяславич посылал против него сына Ярослава с ратью, и теперь королевич просил у тестя военной помощи.
Святополк не желал связываться с ляшской усобицей, тем более что он уже был связан словом и родством с обоими супротивниками: оба были братьями, один женат на его собственной дочери,
Святополк оказался между двух огней. И тут как снег на голову свалился гонец от Владимира Мономаха.
Получив послание, великий князь обрадовался. Пускай половцы, пускай его зовет Мономах! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. И Святополк, едва прочел грамоту, кликнул бояр и передал им свое княжье слово: немедля собирать полки и идти на помощь Владимиру Переяславльскому.
К вечеру опять зашел королевич Збигнев, но едва он завел свою речь, как Святополк перебил его, взмахнув Мономаховой грамотой:
– Недобрые вести у меня! Половцы поганые на Русь пришли! Надо землю родную оборонять, так что не обессудь, королевич, не до тебя нам ныне! Ступай, и да хранит тебя Бог!
Хотя ему ни разу не сказали ничего определенного, Збигнев был до того поражен отказом, что от огорчения не смог сказать ни слова. Только поклонился и быстро вышел.
Рать собрали быстро. Обычно нерешительный и ищущий во всем подвох, на сей раз Святополк был жив и бодр. Он кликнул воевод, наказал им поднять дружину, боярам повелел созвать ополчение, сам следил за сборами и в назначенный день, отправив вперед гонца, выехал из Киева во главе своих полков, с боярами и воеводами.
Как всегда в последнее время, его путь пролегал мимо Печерской лавры. В монастыре еще ничего не ведали о новом набеге, хотя Нестор-летописец по-прежнему был частым гостем в Киеве и иной раз по нескольку дней живал на княжеском подворье, изучая древние рукописи. Его «Повесть временных лет» уже подходила к концу, он приступил к жизнеописанию самого Святополка Изяславича и его братьев-князей.
Оставив дружину за стенами монастыря, киевский князь с боярами, воеводами и малым числом отроков прошел на широкий монастырский двор, снял с головы шелом, степенно перекрестился на маковки церкви, потом поворотился к часовне, где лежали мощи Феодосия Печерского.
Там его застал игумен Феоктист, сменивший покойного Иоанна. Великий князь стоял перед каменным гробом на коленях, склонив голову на грудь, и молился. Не желая прерывать молитвы, игумен скромно простоял все время в уголке, пока наконец, перекрестившись последний раз, Святополк не поднял голову и не увидел его.
– Благослови, святой отец!
– молвил он, не вставая с колен.
– За что ныне молишься ты, князь?
– строго спросил Феоктист.
– Поганые пришли на Переяславльскую землю, - ответил Святополк.
– Брат мой, Владимир Всеволодович, зовет меня на помощь, оборонить Русскую землю. Здесь молился я, просил у Феодосия помощи в ратном деле…