Святополк Окаянный
Шрифт:
— Чего, чего?
— Меду, — повторил не столь уверенно мальчишка, видимо сочтя свое желание чрезмерным. — Я его никогда не ел.
— Не ел, а любишь, — удивился княжич.
— Мне раз дали ложку лизнуть, — вздохнул Волчок. — А чтоб есть… не приходилось.
И Святополку вдруг захотелось сделать для этого несчастного мальчишки что-то приятное, а главное — показать пленнику, что он, княжич, может многое.
— Варяжко, — полуобернувшись в седле, позвал Святополк.
Кормилец подскакал к нему: что нужно?
— Я хочу свежего меду.
— Вот приедем в крепость…
— Нет,
Святополк понимал, что если он скажет, кто в действительности хочет меду, то кормилец в лучшем случае рассмеется (мало ли чего рабу не захочется!) и не подумает исполнять такое желание. Другое дело, если меду захотел сам наместник — хозяин земли дреговичей.
— Нам придется дать крюка.
— Давай дадим крюка, — согласился Святополк.
Веска, к которой они вскоре приехали по едва приметной дороге в лесу, имела всего три избы и низкую почерневшую баньку у небольшого озерца. Со всех сторон окружал веску высокий лес. На крохотных огородиках, прижатых к воде, белели кочаны капусты да широкие листья репы. У самых изб зеленели морковные грядки. Из крайней избы навстречу подъезжавшим вышел мужик в длинной домотканой рубахе и портах, тщательно обмотанных снизу веревками от лычинец [53] .
53
Лыченцы — лапти.
Он, видимо, уже знал Варяжку, так как, едва поклонившись, принялся жаловаться:
— Ой, боярин, беда у нас.
— Ох, Костка, — поморщился Варяжко, слезая с коня. — Живешь при сладком, а все плачешься.
— Так ведь перетес у нас, боярин. Перетес.
— Перетес? — сразу посерьезнел Варяжко. — А кто сделал, узнали?
— А что узнавать? Он вместо моего свое знамя всклал.
— А чье ж то знамя?
— Хотки с Малой Жени.
— Он чей холоп?
— Вроде вольный.
— Вольный, говоришь, — недобро прищурился Варяжко и спросил Костку: — Борти лажены?
— Нет еще, но скоро начнем.
— Сегодня одну возьмешь. Княжич сотового меду пожелал. А своего брата пошли за Хоткой, чтоб к вечеру был с ним здесь.
— Хотка не послушает отрока.
— Послушает.
Варяжко, обернувшись, позвал к себе дружинника, а когда тот подъехал, приказал ему:
— Поедешь с евоным братом, добежите до Малой Жени. Привезешь сюда того, кого он укажет. Скажешь, князь зовет.
Брат Косткин явился на коне, и вместе с дружинником они поехали по берегу озера и вскоре скрылись в лесу.
По велению Варяжки дружинники расседлали коней, пустили пастись их у озера, а сами, натаскав из лесу сушняку, начали готовить пищу.
Княжич пожелал войти в избу. Костка, поклонившись низко Святополку, открыл дверь в клеть:
— Пожалуй в одрину, князь. Нет, не сюда, здесь истобка. Иди в правую дверь.
Святополк открыл дверь в одрину:
— Здесь очень темно.
— Я сейчас волоконца открою.
Костка прошмыгнул вперед, привычно нащупал в темноте доски, закрывавшие волоковые оконца, отодвинул их. В клети посветлело.
— Это мы от гнуса утресь закрыли.
Святополк вошел вместе с Волчком, и они уселись на лавку как раз под оконцем. У противоположной стены угадывалось ложе, застланное сухой травой и каким-то тряпьем Рядом с ложем лежали приспособления бортника — веревки, ведра деревянные, лукна [54] , медорезки. Костка стал рыться в этой куче.
54
Лукно — лукошко.
— Далеко борть? — спросил Святополк.
— Ни. Сразу за озером. Я скоренько.
— Мы тоже пойдем.
— Пчелы дюже зло жалят, — предупредил Костка.
Святополк не счел нужным отвечать на это, а, подтолкнув локтем Волчка, спросил:
— Не боишься?
— Ты же не боишься.
— У меня вон бахтерец под кафтаном, его и стрела не пробьет, не то что пчела. А у тебя сорочка холщовая.
— Пчела, князь, и скрозь брони достает, — отозвался из угла Костка.
— Ну да? — не поверил Святополк — А больно?
— Дюже жалит.
Заметив некоторое замешательство у отроков, Костка вполне удовлетворился этим, успокоил:
— Хорошо. Створю так, чтоб не кусались. Только пусть твой слуга несет вот этот лоток с углями. — Костка подал небольшой горшок Волчку. — Иди нагреби из кострища углей горящих.
Сам Костка взял деревянное ведро, положил в него медорезку, а сверху лезиво с небольшой дощечкой.
— Ну идем, — сказал он.
Когда они вышли с княжичем в сенцы, Святополк кивнул на вторую дверь:
— А там у тебя что?
— Там истобка, князь. — Костка распахнул туда дверь. — Глянь.
В полумраке клети встрепенулись испуганные лица женщины и девочки.
— Не бойтесь, это наш князь молодой, — успокоил их Костка, а Святополку сказал: — То моя женка с дщерью.
Добрую половину места в клети занимала глинобитная, почерневшая от дыма печь, и стены были черны, особенно к потолку.
— Тут мы зимой живем, — пояснил Костка. — Хоша дымно, зато тепло.
Кормилец, прицепив меч, направился в лес, еще и Тальца прихватил с полным вооружением. Он знал — с лесом шутить нельзя: в любой миг не только зверь, но и лихой человек может наскочить. А княжич что? Отрок безусый, хотя и причисляет себя к мужам. За его жизнь и безопасность Варяжка головой отвечает. Известное дело, береженого Бог бережет.
Борть и в самом деле оказалась недалеко. Едва обогнули озеро и углубились в лес, как Костка остановился у старого толстого дуба:
— Вот здесь.
На уровне головы Костки на корявой и серой коре дуба виден был затес — знамя его. Затес был сделан так давно, что тоже посерел, различим был только вблизи. Знамя Косткино представляло собой стрелу, устремленную вниз. Варяжко осмотрел знамя и спросил:
— А как Хотка перетесал его? Совсем убрал?
— Нет. Он мое знамя под свое приспособил. Стрелу еще и вверх пустил. Сделал обоюдой.