Святоша

Заварелли А.

Скарлетта решает, что ей подходит полуавтомат. И в отличие от уроков самообороны, которой я пытался ее научить, на этот раз я полностью завладел ее вниманием.

Скарлетт - хорошая ученица. Она ни в коем случае не профессионал, но я уверен, что она сможет защитить себя, если ей когда-нибудь снова понадобится взять в руки оружие. Она быстро учится и хорошо выполняет мои указания. Вскоре от мишени разлетаются осколки, когда она бьет по ней снова и снова.

Когда мы переходим к АК, она удивляется, как легко ими пользоваться.

— Как думаешь, почему страны третьего

мира выдают их завербованным детям? — спрашиваю я.

Скарлетт хмурится, и я не хочу портить ей настроение, но мне также нужно, чтобы она поняла, что такова реальность. У нас с ребятами, конечно, есть арсенал, но мы не живем на Диком Западе и не ходим и не стреляем по всем подряд при каждом удобном случае.

Мы собираем вещи, а она притихла.

— У тебя здорово получилось, — говорю я ей.

— Мне понравилось, — говорит она. — Ты был прав. Стрельба дарит ощущение некой эйфории.

Я киваю, и знаю, о чем она думает. О ком она думает.

— Мне нужны их имена, Скарлетт.

— Нет, — говорит она. — Не нужны.

— Я не смогу помочь тебе, если ты не будешь честна со мной. Если ты мне не доверяешь.

— Дело не в доверии, — говорит она. — Я посеяла эти семена, и можешь быть уверен, что я одна их и пожну.

— Ты хоть представляешь, каково это - причинить боль тому, кому бы ты не хотела причинить ее? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Скарлетт. — Каждый, кому я хотя бы раз в жизни причиняла боль, этого заслуживал.

Я вздыхаю, и это только еще больше распаляет ее.

— Я знаю, ты думаешь, что спасешь мою душу, или что-то в этом роде. Вы, ирландские парнишки, очень на это надеетесь. Но ты не можешь спасти то, чего нет, Рори. Ты думаешь, что я буду жалеть об этом, но я точно не буду.

— Ты не можешь этого знать, — возражаю я. — И я не позволю, чтобы ты это узнала.

— Ты не обязан мне ничего позволять, — говорит она. — Я буду делать то, что хочу. С тобой или без тебя.

Я хватаю Скарлетт за талию и поднимаю на скамейку, обвивая ее ногами свой торс и закрывая ее лицо ладонями. Я не знаю, что ей сказать, чтобы она поняла. Это тот же самый спор, который мы ведем уже несколько месяцев.

Она все еще истерит, потому что я не дал ей убить мясника.

При всей силе и упрямстве Скарлетт, она не видит, что скрывается под ней. Ее хрупкое сердце. То, которое бьется в ее груди прямо сейчас, под другой моей ладонью.

— Ты все время убиваешь людей, — шепчет она мне. — И ты все равно хороший.

— Все не так просто, — говорю я ей. — Ты не знала меня до.

— До чего? — спрашивает она.

— До моего отца. Он был моим первым. Первым, кого я убил.

Скарлетт молчит, вглядом изучает мое лицо, и некоторые из ее стен рушатся под тяжестью моего признания. Тогда я говорю ей то, что не смел произнести вслух, не говорил никому, даже своим братьям по Синдикату. Я признаюсь в своих грехах, чтобы она поняла меня.

— У него была тяжелая рука. Иногда прилетало мне. Но особенно жесток он был с моей мамочкой.

— Ты не должен мне этого говорить, — шепчет Скарлетт.

В ее глазах вспыхивает беспокойство. Беспокойство о

том, что эта вещь между нами - это постоянное давление и притяжение - становится сильнее. Разрастается. И она не может остановить это.

Я не хочу, чтобы она это останавливала.

— Он был пьяницей, тупицей и вел праздный образ жизни. Не мог удержаться ни на одной работе. И он приходил домой и вымещал все на ней. Он делал это годами. Я слышал, как она плакала в спальне по ночам. Она сказала мне не беспокоиться об этом, ради ее блага. Так я и делал. Я задвинул свои чувства глубоко и брал то, что папаша нам предлагал, провоцируя его, чтобы он вымещал на мне все свои худшие дни. Я думал, что если он будет отыгрываться на мне, он перестанет гнобить ее. Но этого не произошло.

— Рори... — Скарлетт прижимается ко мне, умоляя не продолжать.

— Мне было тринадцать. И я был чертовски зол. Полон ярости и ненависти. К нему и ко всему живому. И однажды вечером он пришел домой и начал вести себя, как всегда. Я устал. К тому времени я вырос. Стал сильнее. Я пять минут слушал, как он ее бьет, пока не сорвался. — Я смотрю прямо в глаза Скарлетт и признаю правду. — Избил отца голыми руками. И когда я закончил, от его лица ничего не осталось.

— Ты хороший, — настаивает она. — Да, Рори. Ты не он.

— Только вот это уже не вычеркнешь, — говорю Скарлетт. — Я никогда не смогу выбросить этот образ из головы. Смыть кровь с моих рук. С тех пор моя мама никогда не смотрела на меня без осуждения во взгляде. Мне пришлось просто уйти.

Она больше не утверждает, что я хороший.

— Мне было приятно убить его, Скарлетт. Но убийство изменит тебя навсегда. Я не позволю тебе так жить. Я не хочу, чтобы ты была такой.

— Я уже плохая, — настаивает она. — Я худшее, с чем ты когда-либо мог столкнуться.

— Это не так.

Скарлетт поднимается и хватает меня за лицо, прижимается губами к моим губами, она завладевает моим телом. Прижимается ко мне так, как никогда раньше.

Это не сексуально. Это что-то более глубокое. Первобытная потребность чувствовать себя в безопасности.

— Ты можешь считать наши своды правил смешными, — говорю я ей. — Но мы заботимся о наших женщинах. Я собираюсь позаботиться и о тебе. Это значит, что я именно тот, кто должен вытащить тебя из того дерьма, в котором ты оказалась. Запятнать свою душу, чтобы твоя осталась незапятнанной. Я хочу сделать это для тебя. И я хочу, чтобы ты мне позволила.

— Рори.

Теперь она целует меня, покрывая мою шею и лицо поцелуями. Отвлекает меня сексом, как она всегда это делает.

— Отвези меня к себе, — умоляет она.

— Нет, пока ты не назовешь мне хотя бы одно имя.

Она стонет от разочарования.

— Просто дай мне день, — говорит она. — Один день, Рори. Я пытаюсь. Пытаюсь. Но я не готова.

Я киваю, потому что это лучшее, что я могу от нее получить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ