Святой Бернард и дух цистерцианцев
Шрифт:
Бернард – прирожденный писатель. Если верить Беранже, он писал стихи уже в юности. Готфрид Оксеррский, в начале пятой книги «Первого Жития» уверяет, что он писал до самого конца жизни и диктовал даже на смертном одре. Он находил радость в том, чтобы пробовать свои силы в совершенно разных литературных жанрах: сатире, портрете, сентенции, притче, богослужебном тексте, агиографической легенде, послании, проповеди, трактате, комментарии на библейские тексты. Однако его труды следует читать с учетом специфики, присущей каждому из них. Его современники делали это более непринужденно, чем мы, поскольку теснее были связаны с литературной традицией античности. Например, «Апологию» не нужно воспринимать как исторический документ, осведомляющий нас о клюнийских монашеских правилах, которые он обличает. Это, скорее, памфлет, написанный, чтобы принести пользу монахам Клюни, «пожурив» их. Поэтому в нем есть ирония, преувеличение. Шутка может иногда переходить границы хорошего вкуса (хотя в данном случае этого нет), но она вполне законна. Суметь после стольких других авторов с таким талантом и так по-новому осветить тему комической трапезы – застолья клюнийских
Как же конкретно писал Бернард свои труды? У него были секретари и переписчики, которые занимались в особенности его личными письмами. Во всем остальном он не ограничивался общими указаниями, а диктовал слово в слово. Это касается, в первую очередь, проповедей, которые были опубликованы при его жизни. На самом деле он их не произносил, и если в них содержатся ссылки на обстоятельства и обращения к слушателям, то только потому, что этого требовал жанр. К этому писательскому труду Бернард готовился, о чем упоминает в начале своей первой проповеди на праздник Всех Святых – praeparavi, – и сравнивает это предварительное размышление с медленным приготовлением на духовном огне. Но, по меньшей мере в одном случае, он говорит, что сначала он обменялся мыслями в разговоре (conferendo) с двумя собеседниками, одного из которых и попросил его записать. Готфрид Оксеррский сообщает также, что он записывал на восковых дощечках слова откровения, которые получал от Бога. Затем наступал момент создания текста. Заранее продуманный план нужно было облечь плотью мыслей и слов и придать им завершенный вид.
Этот процесс включал в себя две одновременных операции, о которых мы можем говорить лишь последовательно: сочинение и собственно написание. Первым требованием литературного произведения было сочетание, взаимное расположение частей (dispositio), чему учили образцы и мастера литературного дела. «Подобно тому как пишущий располагает все в соответствии с определенными требованиями, – объясняет святой Бернард, – так и дела Божии сообразны определенному порядку». Такая аналогия свидетельствует и о строгости, и о гибкости его творческого метода: Божественный порядок свободен – и порядок святого Бернарда тоже допускает фантазию. Но даже и тогда он остается реалистом. Он соблюдает все приемы, которым обучился у риторов и авторов «поэтических искусств»: подход к избранной теме, исходя из некоего общего утверждения; переходы, извинения в случае отступлений, возврат к первоначальной идее; предпочтение, отдаваемое искусственному порядку; напоминание уже сказанного, если это полезно; вывод, обобщающий все предшествующее, и, если это уместно, объявление темы следующей проповеди. Святой Бернард не пустословит. Он пишет, сочиняет. Он совершенно свободно обращается с методами, которыми владеет, но он действительно ими владеет. То он комментирует разные предлоги, которые предшествуют дополнению: cum, in, a, pro, de, sub… То пускается в рассуждения по поводу разных приставок одного и того же слова, как в 72-й проповеди на Песнь Песней, которая представляет собой своеобразную симфонию на тему истории Божественного дела спасения. В качестве ключевого слова он выбирает глагол spirare, создавая своеобразное крещендо, ведущее от дня сотворения (dies inspirans) ко дню славы, который мы ожидаем (dies adspirationis), через дни греха (dies conspirans) и духовной смерти (dies expirans), новой жизни (dies inspirans) и пасхального преображения (dies respirans). Каждый из этих терминов находится в окружении слов, начинающихся с того же префикса.
Многие страницы святого Бернарда можно свести к логическим схемам, к синоптическим таблицам в две или три параллельных колонки, где идеи и звуки имеют строгое соответствие. Весь его труд «О размышлении», особенно пятая книга, в этом смысле – подлинно мастерское дело. То же самое можно сказать о 39-й проповеди на Песнь Песней, в которой речь идет о коннице фараона: шесть других выдержек из текстов Бернарда развивают ту же тему в соответствии с различными замыслами; здесь же ему удалось освободиться от всего, что могло бы восприниматься как жесткость и чрезмерная настойчивость в воспроизведении элементов уже усвоенной символики. Он оставляет место для творческого воображения читателя. Все происходит так, как если бы Бернард заранее видел всю свою книгу или весь текст проповеди в целом как большую картину; как если бы он видел место, которое там должна занимать каждая идея, каждая фраза и почти что каждое слово.
Второе действие, присущее акту литературного творчества, – собственно написание. Оно тоже требует сильнейшей сосредоточенности ума. Каждое выбранное слово одновременно точно, гармонично и созвучно контексту. Язык Бернарда чаще всего – язык библейский, и в зависимости от ключевого слова каждой части он обычно заимствован у святого Павла или у святого Иоанна, из Песни Песней или из другой книги Священного Писания. Он может носить как умозрительный, так и несколько юридический характер. Но это всегда язык латинского христианского мира, а не светская речь; он несет на себе явственную печать монашества. Насыщенность слов сочетается с их музыкальностью. Устное произнесение текста во многом – дело слуха. Бернард стремится создавать звуковые
Так, уже первоначальный вариант текстов Бернарда представляет собой произведение искусства. Но он не удовлетворяет требовательного автора: Бернард перечитывает, вновь вслушивается, диктует исправления, совершает emendatio, которое рекомендовалось в то время литературной традицией. Он меняет только детали; редко бывает, чтобы он полностью переписал страницу или фразу. Но, меняя слово, слог, букву – подобно тому как мы исправляем письменную работу, – он вносит в уже совершенный текст новые оттенки. Варианты последовательных и собственноручных редакций его текстов в том виде, в каком они сохраняются в рукописях, позволяют проследить работу автора и оценить усовершенствования, которым он подверг свой стиль. В течение последних пяти лет этот немолодой аббат, верный муж Церкви, займется тем, что сам, строка за строкой, будет редактировать основные свои тексты для того, чтобы подготовить новое издание. Он хочет оставить последующим поколениям труды, красота которых была бы достойна Божественных тайн.
Следовало бы проиллюстрировать эти утверждения конкретными примерами. Святой Бернард все больше и больше становится мастером слова. Он знает правила словесного искусства и следует им. У него есть образцы, и он черпает в них вдохновение, но при этом умеет быть замечательно свободным и от тех, и от других. Его проза – поэтическое переложение традиционных риторических приемов. Он – певец, и все богатства его души служат вдохновению певца. С какой живостью и фантазией изображает он, например, фараона, его колесницы и всадников, его свиту, лошадей и снаряжение, детали конской упряжи, опахала, балдахины и весь роскошный и тяжеловесный кортеж восточного владыки! Эмоциональное напряжение и ясность ума не уступают богатству воображения.
В нем есть потенциал, способный становиться опасным, если он пускается в обличения; но этот же потенциал сообщал ему могучую силу убеждения и даже обаяния, которую он сознавал так же, как и его современники: Иоанн Солсберийский и другие свидетельствуют об этом. Как и во всяком произведении, в его трудах есть свои слабые места, погрешности вкуса, композиционные недостатки.
Но все же почти всегда они удаются: он талантлив и умеет обращаться со своим талантом, владеет легким пером, способен «укрощать» и упорядочивать образы, слова, идеи, вырастающие в его уме в момент работы, в момент этого освобождающего напряжения, которое он так точно описал в 89-м послании: «В каком возбуждении пребывает ум тех, кто диктует свои писания! В нем роятся бесчисленные выражения, фразы, множество разноречивых смыслов. Как часто приходится избавляться от того, чем ум заполнен, и искать именно то, что от него ускользает; быть внимательным к красоте выражения, стремиться к тому, что наиболее последовательно с точки зрения смысла, наиболее ясно для ума и полезно для совести читателя; наконец, нужно стремиться к последовательности, к тому, чтобы каждая вещь нашла свое место перед другой или после нее, и думать о многих других правилах, которым следуют мастера сего дела».
Результатом всей внутренней работы становится эта гармоничная и сдержанная проза, похожая на миниатюры клервоских рукописей, на архитектуру Фонтене; весь ее смысл и всю ценность нелегко уловить с первого прочтения. Бернард – автор трудный и вместе с тем обворожительный. Он требует усилия и иногда ставит в тупик; но чаще всего он приносит свет и утешение. Многие, не подозревая обо всех этих искусных приемах (которые он, надо признаться, мастерски скрывает), высоко оценивают сочетание строгости, почти классицизма, с поэтической непринужденностью и приятностью для слуха. Бернард верен традиции и привержен святоотеческому наследию, но при этом он – совершенно средневековый человек. Он актуален, или вернее, он принадлежит всякому времени, потому что обращается к тому, что есть в человеке самого универсального: потребности возвыситься над самим собой, чтобы приобщиться превосходящей его красоте.
Влияние
Отцовство
Духовные чада
Святой Бернард был простым монахом лишь два года. Он проходил послушничество, чтобы к этому подготовиться; а два года спустя после принесения обетов он уже стал аббатом Клерво и оставался им на протяжении тридцати восьми лет. Все, что он делал, определяется этой миссией, которую он получил от Бога в Церкви и исполнению которой отдался безоглядно. Он часто покидал монастырь, отсутствуя, в общей сложности, около трети всего своего времени. И все же он всегда возвращался в Клерво, большую часть времени жил там, там размышлял и выносил суждения о стольких вещах и неизменно принимал решения именно с позиций настоятеля Клерво: недавние исследования свидетельствуют, что он был, можно сказать, одержим развитием и духовным процветанием своего монастыря. Жизнь, которую вели его монахи, казалась ему настолько приближенной к идеалу всякого христианского существования, что он без конца обращался к ней: принимал тех, кого Бог ему посылал, воспитывал их, наставлял, а потом вместе с ними занимался основанием дочерних монастырей.