Святой Илья из Мурома

Алмазов Борис Александрович

С тем и уснул, упав от долгой молитвы в изнеможении на пол перед аналоем. С той тоской и проснулся. С той тоской и все дни пребывал среди всеобщей радости. Радовался ведь и князь, радовались и сыновья его, получившие уделы в управление. Радовались все, кроме двоих.

Печален был Борис — тёмноокий сын Анны, любимый сын князя Владимира. Печален получивший в удел Муром десятилетний брат его — Глеб. Молчаливы были юноша в самом цвете молодой красоты и отрок, почти ребёнок. О чём печалятся они, вряд ли кому бы поведали, да и сами не знали.

Как не знал сего и воевода Илья Муромец, когда увидал он над их головами некое свечение, будто нимб...

Тряхнул

он головой, силясь отогнать видение, но не отогнал... Перевёл глаза на Ярослава. Ясно виделся Ярослав. Рослый, сильный, чуть-чуть скособоченный из-за того, что одна нога у него была чуть короче другой, по болезни детской. Соколом смотрел он ясными голубыми глазами на отца, и был в тех глазах лёд взгляда варяжского, коего отец его, Владимир-князь, почему-то не видел.

Перевёл Илья-старый глаза на Святополка, сына княжеского старшего, сына нелюбимого, от жены-гречанки, монахини, и ясно разглядел чёрную тень, за ним стоящую...

— Что это? — ужаснулся воевода. — Господи, что это? — И, ясно осознавая и чувствуя холод, от Святополка идущий, не знал Илья, что сей холод означает.

— Кто этот старик? — спросил по-немецки Святополка рыцарь в богатых одеждах, приехавший в Киев от короля Болеслава Храброго — тестя Святополка, чтобы создать молодому княжичу дружину по европейскому образцу.

— Илья Муромец, — ответил шёпотом Святополк.

— Что означает «Муромец»? — спросил рыцарь стоявшего рядом духовника жены Святополка, приехавшего из Польши, Рейнборна.

И тот ответил пространно:

— Муром на языке тех мест, откуда, говорят, прибыл воевода Илья, означает «камень». Отсюда и городу имя — Муром. А вот по камню-то или по каменной стене, что слово сие означает, или по названию града получил прозвище воевода Илья, сказать трудно.

— Муром! — повторил немецкий рыцарь. — Каменная стена. Майер... Да! — сказал он, откровенно разглядывая старого воеводу. — Он оправдывает прозвище своё. Действительно — каменная стена.

— Согласен, — сказал Рейнборн. — Тем более что, говорят, воевода Илья устанавливал засечную линию и ставил крепости, в том числе и каменные, по границе Руси с Диким полем...

— Когда это было?

— Давно! Ещё до того, как он командовал русским корпусом в Византии, когда Василий II Болгаробоец присоединил к владениям империи Армению и Сирию.

— Так вот этот воевода кто!.. — ахнул рыцарь. — Этому походу дивилась вся Европа. Я за честь великую почту, если вы меня представите этому воеводе! Славнейшему из рыцарей христианского мира. Мне есть о чём расспросить его и о чём поговорить с этим героем.

— Бесполезно, — сказал ксёндз Рейнборн. — Он действительно молчалив, будто каменная стена. После смерти сына он вообще разговаривать перестал. Он только молится. Хотя служит исправно и очень умело. Но, как я заметил, видит своё предназначение в другом. Обратите внимание на его старые доспехи и на его плащ. По своему положению при княжеском дворе он мог бы быть усыпан золотом и драгоценностями! Он мог быть богаче князя. А он — нищ! Едва не наг...

— А какова у него семья?

— Он совершенно одинок. А своё значительное состояние отдал бывшим своим рабам и Церкви.

— Как же он живёт?

— Он живёт как простой дружинник и постоянно просит разрешения уйти в монастырь.

— Странный человек. Казалось бы, на вершине воинской славы... и вдруг — уйти в монастырь! Он же может быть главнокомандующим всех войск князя.

— Безусловно.

— Князь к нему так благоволит,

а он — в монастырь? Очень странно.

— Привыкайте! — усмехнулся ксёндз Рейнборн. — В этой стране всё достаточно необычно. И многое, что для цивилизованного европейца кажется ясным и естественным, здесь понимают прямо в противоположном смысле. Привыкайте! Но предупреждаю вас: здешние христиане, в том числе и Муромец, чрезвычайно опасны. Они фанатики! Будьте осторожны. Тем более, как мне удалось узнать, этот воевода уже пришёл в Киев христианином. Его предки крестились где-то на Кавказе или в Причерноморье — очень давно.

Немец с нескрываемым интересом разглядывал Илью Муромца. Старый воевода резко выделялся среди других военачальников, находившихся в теремном зале в ожидании выхода князя и свиты его. Рослый и такой широкоплечий, что кольчуга на нём выглядела тонким полотном, он выделялся не только белизною кудрявой головы и бороды, но и каким-то отрешённым взглядом. Точно, пребывая в здешнем миру, видел нечто иное, что рядом стоящим было неведомо. На громадных руках его не было ни колец, ни перстней. Страшный шрам рассекал кисть, превращая её в клешню. В шрамах, видимых даже сквозь бороду, было и лицо. Шрам рассекал высокий упрямый лоб, спускался на глаз и подтягивал изрубленную щёку. Надетый поверх кольчуги панцирь из воронёных пластин ещё более увеличивал его широкую грудь. Он действительно стоял среди других воевод, как глыба, как стена каменная.

Послы иных стран, прибывшие ко двору киевского князя Владимира, с любопытством разглядывали его и не очень удивились, когда вышедший из дальних покоев князь прежде прочих приветствовал Илью. Чуть привстав на носки, князь поцеловал старого воеводу, но тот даже головы не наклонил.

— Ну что, молчун мой дорогой! Что ты всё печалуешься? — спросил князь. — По разумению нашему, печаловаться не по чем. Смотри, сколь держава наша расширилась и народ в ней и богатство умножились. И враги посрамлены и отступ и ша от градов и весей наших... Почто печалуешься?

— Стар стал, — еле слышно ответил Муромец.

— То не причина! Сам же говорил: уныние — первый грех.

— Печаль и уныние не одно и то же, — сказал болгарский архиерей, служивший в каменной церкви Василия Великого, построенной совсем недавно Владимиром во имя святого своего покровителя.

— Ныне печаловаться и унывать нам не по чем! — отмахнулся Владимир, молодо и резво поднимаясь на возвышение, где стоял его княжеский престол. Это было то старое кресло византийской работы, в котором сиживала ещё Ольга Великая. Сохранил его Владимир, только убрал в дорогой позолоченный оклад на манер византийского. Да и прочее убранство в тереме было по византийскому обычаю и византийских мастеров либо их выучеников работы. Нарочитые воеводы и бояре стали обочь престола, лицом к послам и людям именитым, званным в терем.

Один Илья остался стоять, где стоял.

— Ступайте в земли свои и скажите правителям вашим! — торжественно объявил князь Владимир. — Ныне, по долгом размышлении, приняли мы решение: обустроить державу нашу по-новому, на пользу Господу и жителям её в утешение. Как бабка моя венценосная княгиня Ольга Великая отменила полюдье, а взамен него установила погосты, так и я, смиренный раб Божий, князь киевский и всея Руси земель, новый закон полагаю: в городах наших управлять ставлю своих сыновей. Они же и править будут, и войско приводить по надобности! Такого на земле нашей никогда прежде не было, но отныне установлением этим водворяется в державе мир и тишина.