Святой в миру
Шрифт:
– Вам уже предлагалось подобное?
– осторожно поинтересовался мистер Доран.
– Случалось. Я заметен. Кроме того, судьба свела меня с одним из таких - близко. Они - люди, и как все люди, разнятся. Арчибальд... Я сам выделил его из толпы - у него были страшные глаза - запредельной тоски и обжигающего отчаяния. Я не мог выносить такое. Постепенно мы сошлись, хотя он отстранялся до последнего. Бог весть, почему он вдруг открылся - видимо, душа не выдержала надлома. Воспитанный матерью-ирландкой католиком, он осознал себя содомитом. Он рассказал мне это - и взвыл. Как волк.
– Мистер Коркоран вздохнул, - Я замечал в нём странности, но...такое... Я тогда впервые осознал ужас этого перевёрнутого либидо - для подлинного человека. Всю жизнь лгать, что изматывает и убивает. Притворяться таким же, как все. Иметь ничтожную возможность выбора партнёра только среди изгоев и подонков общества. Поминутно рисковать оскорблением или пощёчиной. Гарантированная бездетность. Преждевременное старение. Позор для близких. Одиночество в старости. Страх геенны. Есть от чего взвыть. Но в несчастном Арчибальде была ненависть к мерзости в себе, сильная воля, кристальная душа - он никогда не допустил бы этого.
– Вы говорите о нём в прошедшем времени?
Мистер Коркоран улыбнулся.
– Арчибальд жив. Я много сил положил, уверяя его, что у него есть силы это перенести. Сфера духа, стезя интеллекта не были закрыты для него. Научил аскетике. Сегодня он работает - и весьма продуктивно. О нём говорят, что он пожертвовал всем ради науки. На самом деле - он пожертвовал похотью ради чести. Достойный выбор. Но это Человек. А это...
– мистер Коркоран поёжился, - он даже не задумывается, что творит. Надеюсь, его пронесёт основательно. Ужинать он, думаю, не будет.
Учёный оказался прав в своих предположениях. Мистер Нортон, пожаловавшись на недомогание, не явился на ужин. Не пришёл он и на партию в вист, на которую был приглашён Стэнтоном. Он вообще в тот вечер никого не обременил своим присутствием. Мистер же Коркоран, смеша Дорана, выражал сожаление, что не может провести наблюдения за перистальтикой кишечника мистера Нортона: это было бы интересно и поучительно, и обогатило бы науку.
Утром следующего дня Коркоран юркой белкой выскочил с ботанизиркой и охотничьей сумкой из своих апартаментов и торопливо направился к Лысому уступу, миновал топь, и углубился в лес. Вернулся к обеду, и тут же узнал от отца Дорана, что действие его дьявольской смеси кончилось: мистер Нортон был на завтраке и даже съел что-то, хоть и был каким-то зеленоватым. Мистер Коркоран пробормотав, что даже девятидневное чудо длится только девять дней, развёл руками. Обед велел подать себе в гостиную, но когда вместе с Дораном вышел из дома, направляясь по лестнице, ведущей с террасы, вниз, на ступенях его снова ждал Стивен Нортон.
Глаза Коркорана не потемнели - их чернота не допускала этого, но лицо напряглось свинцовой тоской. Мистер Нортон извинился, что его вчерашнее недомогание помешало назначенной встрече. Коркоран склонил голову на полдюйма, давая понять, что принимает его извинения и двинулся к садовой галерее, вынуждая Стивена идти следом. Оставшийся на лестнице отец Доран, подумав мгновение, обошёл галерею с той стороны, где заросли лигуструма отделяли искусно сделанные садовником альпийские горки от колонн, и вышел на голоса, присев на скамью у клумбы. Он не верил в опасность этой встречи. Гениальный артист, святой или пройдоха, этот человек способен был за себя постоять, и Доран уже давно понял это. Он видел говорящих, слова улавливал, к тому же по жестам мистера Нортона ему не составляло труда понять, о чем шла речь. Говорил Нортон, Коркоран же вяло слушал.
– Я - inverti. Вы должны понять меня, Кристиан. Я полюбил вас раньше, чем увидел. Едва я услышал ваш голос в "Атенеуме", понял, что моя душа принадлежит вам. Но, увидев вас, был потрясён. Вы стали моим Богом, моим смыслом, моей любовью. Я видел ваше лицо по ночам в путаных снах, а днём моя рука неосознанно чертила ваш профиль на листах бумаги, потом я потерял различие сна и яви, видя ваш образ всегда и везде. Вы мой идол, ваша красота божественна. Я люблю вас до безумия, до бреда, до отчаяния. Я не могу жить без вас.
– Дорогой Стивен, ваши слова льстят мне, - резко произнёс мистер Коркоран, хотя, справедливости ради следовало заметить, никаких следов польщённой растроганности на его лице заметно не было. Он, похоже, едва скрывал бешенство.
– Тем не менее, если мы от любовных признаний сразу перейдём к делу - то чего вы от меня хотите? Вы не можете не понимать, что я не имею ненормальных плотских склонностей. Допустить, чтобы кто-то, какие бы цветистые слова он не говорил, вторгался в мою задницу - я не смогу никогда, это ниже моего достоинства. Есть позы, в которых мужчина раз и навсегда перестаёт быть мужчиной. Я не могу понять, как после этого мне называть себя джентльменом. Если же вы предлагаете использовать вас в качестве женщины - тому тоже есть во мне неодолимое препятствие. Я считаю свое тело - храмом Бога Живого. Если мне случается использовать собственную руку для самоуслаждения - я не ем после два дня, в наказание за то, что моя похоть пересилила меня. Я - господин себе, и никто, кроме Господа, не будет управлять мной. Но если я позволю своему богодарованному органу любви вторгнуться в вашу задницу, поймите, Стивен, - мне придётся отказаться от пищи навсегда.
– Вы издеваетесь! Вы не хотите понять...
– мистер Нортон задыхался.
– Ну, почему? Стараюсь... если вы готовы, не приближаясь ко мне, обожать меня на расстоянии, - это я пойму. И даже дозволю. Если ваша любовь чиста - любите меня как брата... с трёх ярдов.
– Но вы просто не можете себе представить это наслаждение! Не испытавший - не понимает. Ни одна женщина не даст вам такого счастья, ведь я понимаю, что услаждает мужчину, я...
– Нортон, угомонитесь. Почему подобные вам всегда начинают с красивых слов и моментально скатываются в задницу?
– взгляд мистера Коркорана злобно блеснул, - Я никогда не позволю вам опоганить меня. По убеждениям я консерватор, но могу временами проявить и либерализм. Я готов согласиться, что для людей, подобных вам, можно сделать исключение. Вы можете реализовывать вашу похоть с себе подобными. Но у вас нет права притязать на меня. У вас - похоть, у меня - чувство собственного достоинства. Я не поступлюсь им даже ради своей похоти, что же говорить о вашей-то?
– Пока не испытаешь этого удовольствия, не достигнешь подлинной мужественности. Когда я встречаю обычных мужчин, я знаю, что они познали только половину любви!
– А вы уверены, что я жажду подобного познания? Нортон, овладев женщиной, к которой меня влекло, я пресытился за десяток минут. Зачем же мне овладевать мужчиной, который, к тому же, ничем прельстить не способен? Меня так много, что мне не нужна ничья любовь, кроме Божьей, - в вас же просто нечего полюбить. Что до "удовольствия"... Я понимаю, что для подобных вам мои слова непостижимы и даже непостигаемы по сути. Для таких, как вы, я маргинален. Но просто примите к сведению - меня не интересует животное самоудовлетворение. Я понимаю, как дико для вас звучит, когда плюют на цель и смысл вашей жизни, но я аскет и вполне самодостаточен в своем аскетизме. Вы просто не нужны мне. Я мужчина и иногда хочу женщину. Иногда. Получить же ваше "удовольствие" с моими возможностями я могу за пару фунтов - где угодно, когда угодно и сколько угодно. Но это мне не угодно. Я живу в том мире, о существовании которого такие, как вы, даже не подозревают.
– Нет, нет, не уходите... Поймите, я не могу без вас, я люблю вас, - тут мистер Нортон прикоснулся к плечу мистера Коркорана.
Тот брезгливо отпрянул.
– Я понимаю, но вы просто не угадали, Нортон, вы ошиблись в объекте привязанности. Только и всего. Обычно людей ваших склонностей, Стивен, хочется избить, но вас даже избить не хочется. Или... всё же хочется?
– Коркоран брезгливо поморщился.
– Поищите себе партнёра сходных убеждений. Извините.
Коркоран быстро прошёл по галерее и, не обращая внимания на молящие возгласы мистера Нортона, поднялся по лестнице в дом. Через несколько минут в столовой к нему присоединился мистер Доран. Руки Коркорана, набивающие трубку, нервно тряслись. Закурив, он несколько минут молчал, потом проронил.
– "Но так же, как не дрогнет добродетель,
Каких бы чар ни напускал разврат,
Так похоть даже в ангельских объятьях
Пресытится блаженством и начнёт
Жрать падаль..." - вяло процитировал он Шекспира, и уже прозой продолжил, - Это непостигаемо. Мне часто встречались и безумно удивляли эти странные людишки. Один, помню, сказал о себе, что он - ирландец. Другой позиционировал себя как тори. А этот начал с того, что он - inverti . Как можно? Я не могу найти себе определение. Я - запах соцветий лигуструма в летних росах и лучи солнца, разрезанные острой кленовой листвой, я - дыхание ночи и сияние звёзд, я - морской бриз тосканских равнин, я - блуждающий дух северных лесов, болотный огонёк над метановыми испарениями гнилых топей, я - бездна рассеянных смыслов и образ Божий! И чего несть во мне? А эти... определяющие себя через национальность, политические убеждения, или, что хуже всего, через похоть. Этому даже имени нет...
– он глубоко затянулся, откинувшись в кресле.