Святой вечер
Шрифт:
Он ткнулся носом в ее ногу, чтобы поздороваться, что было совсем не по-сатанински. Это только что принесло ему дополнительный стейк на ужин.
— Полегче, приятель. Она моя. — Я взглянул на Лирику и подмигнул. — Думаю, ты ему нравишься. — Затем я наклонился и прикусил зубами ее подбородок, наблюдая, как мурашки бегут по ее коже. — У него хороший вкус.
Она стянула толстовку через голову и положила ее на спинку стула, обнажив кусочек кожи между верхом юбки и тем местом, где футболка задралась вверх.
Черт.
Я хотел провести языком по этой коже.
Она
Что-то на кухонном острове привлекло мое внимание как раз перед тем, как Лирика посмотрела в ту сторону.
Черт.
Дьюс зашел, чтобы присмотреть за Люцифером, пока меня не было, и благодаря своей привычке держать дерьмо там, где оно должно быть, подобрал весь мусор, который я оставил. Но я пригрозил ему жизнью, если он хоть пальцем тронет мою заначку, и, конечно же, прямо посреди столешницы из черного гранита лежали пакетик «Перков» и восьмерка (прим. Шар судьбы, который выдает ответы «да», «нет» и т.д). Единственный раз, когда этот ублюдок действительно послушал меня, был именно сейчас.
— Черт, подожди. — Я бросился на кухню и схватил мусорное ведро. Я поставил его на край стойки, затем провел рукой по гладкой поверхности, вытряхивая все содержимое в мусорное ведро.
Лирика схватила меня за предплечье. — Я знаю тебя, Линк. Помнишь? — Ее большие голубые глаза смотрели на меня. — Мне это может не нравиться, но ты не должен прятаться от меня.
— Я не хочу, чтобы это дерьмо было рядом с тобой. Я не повторю эту ошибку. — Я отпустил мусорное ведро, позволив ему упасть на пол с металлическим стуком.
Она убрала мои волосы со лба. — Единственная ошибка, которую ты совершил, — это то, что ты думал, что это нормально — подносить это дерьмо к моему телу. На этом твоя вина заканчивается. Не ты забрал мою жизнь.
— Теперь я это знаю, но четыре с половиной года... четыре с половиной долбаных года, птичка... — Четыре с половиной года чувство вины, как опухоль, убивало меня медленно, мучительно. Я кормил его таблетками и кокаином, поливал алкоголем, пока оно не расцвело в безрассудство, которое я желал убить.
— Я знаю. — Она погладила меня по лицу, и я откликнулся на ее прикосновение — прикосновение, которое успокоило моих демонов, как ничто другое. Точно так же, как это было вчера на лодке, когда я думал о том, что могло с ней случиться, что может случиться с ней, если она вернется. — Я знаю.
Я повернул кран на кухонной раковине и вылил горсть мыла на ладонь. Я ни в коем случае не должен был прикасаться к ней грязными руками. А я, черт возьми, прикасался к ней. Прошло целых шесть часов с тех пор, как я прикасался к ней. Я мечтал, чтобы она была здесь вот так, чтобы услышать ее стоны, отражающиеся от этих стен, слишком много раз, чтобы ждать еще дольше.
Она запрыгнула на столешницу и смотрела, как я смазываю руки. Ее язык высунулся и смочил нижнюю губу. Эта гребаная губа блестела от ее слюны — она
Блядь.
Мой взгляд просканировал ее тело от загорелых голых ног до короткой желтой юбки с рюшами и до того, как ее соски проглядывали сквозь тонкую белую рубашку. Я хотел испачкать эту рубашку до блеска. Вот так она была в моих венах сильнее, чем когда-либо могли быть наркотики.
На моих губах появилась медленная ухмылка. Я подставил руки под воду, а затем набрал в них еще одну порцию пенистого мыла. Лирика смотрела на меня, ее губы разошлись, а глаза потемнели. Мне нравилось, когда она смотрела на меня так — невинное лицо с грязными мыслями. Мне это чертовски нравилось.
Я намылил руки, пока они не покрылись пеной, а затем провел ими вверх и вниз по ее голым бедрам.
Она проглотила дрожащий вздох. — Что ты делаешь?
— Все, что, блядь, захочу.
Мои руки проследовали дальше по ее бедрам, раздвигая ее ноги и покрывая ее кожу мылом по мере продвижения. Я наклонился вперед и прикусил ее сосок через хлопковую рубашку. Она откинула голову назад и застонала. Черт, этот звук. Я был под кайфом от нее. Каждый звук, который она издавала отныне и навсегда, принадлежал мне. Это были мои хныканья. Мои стоны.
Я поглаживал ее бедра изнутри вверх и вниз, сильнее, глубже погружая кончики пальцев. Я хотел оставить на ней следы, синяки. Я хотел, чтобы по всей ее коже были напоминания обо мне.
Я прикусил ее второй сосок, и сладкий звук еще одного стона наполнил комнату. Боже, я мог бы слушать этот звук вечно.
— Здесь никого нет, детка. Ты больше не должна молчать. — Я заставлю тебя кричать.
Я намочил руки и снова намылил их. На этот раз я провел ими по ее бокам, под рубашкой, к ее идеальным сиськам. — Сними это.
Она подняла рубашку через голову, затем расстегнула лифчик и сняла его тоже.
Ее сиськи были идеальными, полными и умоляли, чтобы мой член снова поставил на них синяки. Мои руки скользнули вверх по ее бокам и к ее грудям. Мой рот тут же начал наполняться слюной. Блядь. Эта женщина была моей погибелью. Я покрывал ее тело грязью, проникая кончиками пальцев под пояс ее юбки, пока ее тело не стало биться о столешницу и мои руки. Боже, это было сексуально. Я вернулся к ее бедрам и провел большими пальцами по ее киске через ткань трусиков. Тонкая белая ткань обрисовала ее красивые, набухшие губы и влагу между ними. Боже, мне нравилось, как это выглядит.
— Уже такая чертовски мокрая.
Придыхательный стон. — Пожалуйста, Линкольн. — Она повернула бедра к моей руке.
У Лирики была такая манера умолять меня прикоснуться к ней глазами. Достаточно было одного взгляда, и я становился чертовски твердым. Но когда она использовала свое тело и это слово — это чертово слово — это было похоже на посещение церкви. То, как отражение витражей и отголоски чарующего хора заставляли некоторых людей чувствовать себя, точно так же я чувствовал себя, когда Лирика умоляла. Это было свято.