Святой Вроцлав

Орбитовский Лукаш

* * *

Все началось, когда только стало сереть. Они стояли друг напротив друга, ничего о себе не зная: Томаш с Михалом и комендант Роберт Януш Цегла. За спиной полицейского вздымался Святой Вроцлав, такой же тихий, как и в любой иной день, практически невидимый за громадными кронами деревьев. Перед ним растягивался кордон: барьеры, полицейские из ОМОНа со щитами, дубинками, в защищающих лицо шлемах, вооруженные водяными пушками, ружьями с резиновыми пулями, бронированными транспортерами, обычными автозаками и неприметными «опелями», образующими грязносиние клещи вокруг черного анклава. Момент был выбран очень хорошо. В течение недели с лишним, с тех пор, как Цегла поставил кордон, произошло немногое, если не считать ареста полутора десятка хитрецов, которые пытались

прорваться, и нескольких полицейских, выбравших для себя иную жизнь. Лил дождь, рядовые полицейские устали, им все осточертело, хотелось послать всех к чертовой матери. Наверняка они завидовали тому, что у паломников были домики, горячий чай, жареные колбаски, водочка. Но они стояли.

А по другой стороне Жмигродской, чуть к северу, размещался Черный Городок, на первый взгляд погруженный в обычном, сонно-молитвенном настрое. Если бы я поглядел с позиции полицейского, ничего бы не увидел, Люди шастали туда-сюда, кто-то чего-то раздавал, со стороны ближайшего садового домика двигалась молчаливая очередь. Перешептывания терялись в гимне первых рядов:

О, Святой Вроцлав, что заглаживаешь грехи мира, прости нас. О, Святой Вроцлав, что заглаживаешь грехи мира, выслушай нас. О, Святой Вроцлав, что заглаживаешь грехи мира, смилуйся над нами.

Если бы полицейские побеспокоились пройтись в сторону садовых участков, они поняли бы, что палаток стало, как минимум, на половину меньше, что большую их часть свернули вчера после полудня, а вот людей меньше не стало.

Неподалеку от ворот стоял Адам, окруженный людьми, но свободный от их взглядов. Я не мог проникать в его голову столь же хорошо, как в другие, выхватил лишь лоскутки разбитых мыслей — он мало что понимал из того, что творилось вокруг него, но понимал, что ему следует слушаться двух светящихся мужчин, что посетили его. Как-то неясно парень предчувствовал приход, движение и кавардак. Но он радовался тому, что люди, наконец-то, уйдут. И неважно, что наступит после. Он будет стоять здесь и делать по одному шагу ежедневно. Всю свою жизнь помнил он словно сон, рассказанный чужими устами. Она, его жизнь, привела его сюда, ради этого единственного шага. Святой Вроцлав стоил ожидания и покоя. Окружавший его гомон казался несущественным, как столетней сосне до лампочки жужжание ос, устроивших гнездо у нее в дупле.

За садовыми участками, вдоль Каменьского стояли автомобили, другие, с погашенными фарами, спрятались по мелким улочкам. Время от времени лаял двигатель. На передних сиденьях замерли люди, на удивление толстые, в касках.

Неподалеку от ворот размещался Дом Кооператора. К серой стенке приставили малярную лестницу. На крыше стояли Томаш с Михалом, в кожаных куртках, с сумками через плечо. У Томаша был пистолет, у Михала — новогодние ракеты. С этого места весь Черный Городок был им виден как на ладони. Каждую минуту подходил кто-нибудь из капо, чего-то спрашивал, отправлялся к людям. Михал с Томашем не разговаривали друг с другом вплоть до самого момента, когда все уже было готово. Ждали сигнала.

— А ты не чувствуешь, — весело заговорил Михал, — как будто бы что-то изменилось. Вот только… как-то не так, без связи с тем, что…

— С тем, что мы делаем, — досказал за него Томаш.

Да, он чувствовал.

— Начинайте петь, — передал он капо.

* * *

Песня понеслась из уст нескольких сотен паломников. Пел весь Черный Городок, если не считать Михала, Томаша и Адама.

Град предвечный, справедливый, смилуйся над нами. Из бесправья порожденный, смилуйся над нами. О, Горячий Черный Камень, смилуйся над нами. Перемирия Извечного — Дом Наш, смилуйся над нами!

Звуки

гимна доходили даже до полицейских.

— Давай, — шепнул Михал.

Томаш выпалил в воздух. При этом он чуть не свалился с крыши. До сих пор он видел, как стреляют, разве что только в кино, и ему казалось, будто бы это нечто среднее между щелчком пальцами и игрой в настольный теннис. Тем временем, отдача рванула руку, а грохот до сих пор звенел в ушах.

Поющие до сих пор паломники замолчали и направились в сторону ворот. Более сильные подталкивали или тянули более слабых, молниеносно поднимали с земли упавших. Парочка капо схватила безвольного Адама и потащила в толпу.

Блеснула зажигалка, первая ракета пошла в воздух. Заурчали моторы, запищали шины, пара десятков автомобилей стартовали синхронно. Управляли люди в касках, с решетками на лицах, закутанные в пуленепробиваемые жилеты и пуховики. Выли клаксоны. Снопы дальнего света обрушились на ничего не подозревавших полицейских.

На средине Жмигродской три машины захватили управление, идя бампер к бамперу — спортивный «BMW», управляемый скинхедом, который единственный отказался от каски или какой-либо другой защиты; американский автобус с одной работающей фарой и могучий «лендровер» с правосторонним рулем. Он резко свернул направо и первым ударил в заграждения, и те пошли ломаться, что твои ветки, только хруст пошел; полицейские разбежались по сторонам, извлекли огнестрельное оружие. А за «лендровером» в кордон врезались и обе другие машины. Один из полицейских не успел сбежать, в последнюю секунду попытался отскочить в сторону и исчез под колесами автобуса, автомобиль перевалил через тело, снес барьеры и помчал в темноту — прямиком в Святой Вроцлав.

Прозвучали первые, еще неконтролируемые выстрелы, дезориентированные охранники разбежались в стороны, пытаясь избежать удара атакующих машин, которые, одна за другой, тормозили, чтобы тут же резко свернуть вправо, в разрыв кордона, прямиком на онемевших полицейских. Приземистый страж порядка сорвал с головы шлем, привстал на колено и трижды выстрелил в исчезающий «лендровер». Четвертый выстрел сделать ему уже не удалось, из окна проезжающей «шкоды» резко метнулась рука с дубинкой, та ударила мусора прямо в основание черепа, послав мужчину на мокрую землю. Откуда-то, с самого угла Жмигродской и На Полянке свистнули резиновые пули, над крышами мчащихся автомобилей пролетел бессмысленный залп из водной пушки.

Огонь раздался со стороны стоявшего за углом автозака — спрятавшийся в кабине водителя офицер, которого в отделении называли Популярным, взял на прицел разрисованный языками пламени «форд эскорт». Прицелился он профессионально, уже первая пуля сбила боковое зеркальце, тут же водитель получил пулю в плечо, а через секунду — прямиком в грудную клетку, кровь фонтаном брызнула на разбитое лобовое стекло. Популярный выбрал себе следующую цель — несчастную «тойоту», мчащуюся прямо на водную пушечку. Когда водитель «тойоты» осознал опасность, было уже поздно. Вот не знаю, сам не заметил, то ли водитель еще жил, то ли его рука довернула руль, направляемая злорадством уже мертвой материи, прямиком на машину Популярного. Тот рванул дверцу, попытался выскочить: напрасно, разогнавшаяся «японка» разнесла кабину, где-то в эхе столкновения прозвучал сдавленный крик. У испуга тоже иногда бывают уста. Этой ночью уста эти принадлежали Популярному.

Потек бензин, и взрыв, потрясший сцепившиеся автомобили, даже наполовину не мог сравниться с теми, что мы видим в приключенческих фильмах. Грохнуло, блеснуло, огонь лизнул ветки каштана, и в его вспышке проявились очередные машины, разбивающие барьеры кордона, разбегающиеся полицейские и неконтролируемый огонь за деревьями и машинами.

Комендант Роберт Януш Цегла стоял в немом отупении, охваченный прелестью момента — на его глазах разгорается последняя битва наших времен, здесь, оказывается, был собран тот порох, взрыв которого призовет Бога и сатану к последней схватке. Он видел, как, автомобиль за автомобилем, мчатся, тараня его людей, как они, переехав кордон, тут же гасят фары, чтобы скрыться во мраке, и практически чувствовал жаркие ладони, охватывающие его счастливое сердце. Но упоительное наслаждение не отобрало у него ума — на все это он пялился издали.