Святой Вроцлав

Орбитовский Лукаш

Когда взорвался автозак и промчались последние автомобили, комендант Цегла плавным движением снял шлем, открывая жирные волосы, затем отбросил щит, и уже в спешке взялся за пуговицы мундира, в районе солнечного сплетения вырывая их с мясом, будто не успевающий любовник выпрыгнул из брюк, вот только любовники не завязывают шнурки на тяжелых ботинках, из штанов они выпрыгивают, только разувшись. Под мундиром Цегла носил бесформенные штаны и такую же рубашку. В первый момент могло показаться, что комендант нарядился в выпачканную углем парусину. Но нет — то были картины Святого Вроцлава, которые он рисовал в течение последних нескольких месяцев. Дома взбирались

по его плечам до самой шеи, на груди вырастали громадные черные двери. Они остались приоткрытыми, изнутри сочился свет, неумело нанесенный пятнами белой краски.

Он привесил к поясу телескопическую дубинку, вырвал из кобуры пистолет, снял его с предохранителя. Он глядел на то, как его люди появляются из закоулков, как они сбегаются с дальних постов; кто-то криком требовал помощи, другой вопил от боли. Цегла слушал и ждал.

* *

Томаш с Михалом не видели ни Цеглы, ни бардака, о том, как разворачиваются события, им доносили капо — пара десятков разогнавшихся машин сделало прорыв в кордоне. Полицейские, которых нападение застало врасплох, пытались как-то организовываться, оттаскивали раненых, ожидая, что вот-вот завоют сирены, засверкают маячки идущих на помощь полицейских машин, карет скорой помощи. Дождя не было, и огонь от горящих, сцепившихся машин уже охватил каштановое дерево, карабкаясь по стволу и достигая нижних веток.

— Давай, парень, — Томаш вырвал Михала из отупения.

Ракета понеслась вверх, алая и прекрасная, словно скелет громадного зонтика, над которым растянулась ночь.

В течение одного-двух ударов сердца не случилось ничего. Паломники неподвижно застыли на месте, словно задумавшиеся о чем-то своем куклы — а потом пошли, как и должны были пойти, беспорядочно, широкой лавой, вслед за автомобилями. Тронулись они с чем-то, что должно было походить на боевой клич, но на самом деле оказался слепком рыданий, воплей, молитв и плача. Мужчины и женщины бежали, что было сил, размахивая бейсбольными битами, дубинками, боевыми шестами, нунчаками: одним словом, всем, что имелось в белой палатке, каждый брал то, что хотел. Томаш не соглашался на огнестрельное оружие, но потом уже смотрел на это дело сквозь пальцы. Первые выстрелы, еще в воздух, прозвучали еще до того, как первые паломники сцепились с полицейскими.

Видимые с перспективы Дома кооператора, необычное впечатление производили мародеры, стремящиеся за ударной группой. Некоторые тащили детей на спине, пары старичков поддерживали один другого, пенсионеры-одиночки размахивали тростями и зонтиками, острия которых они предварительно наточили. Томаш выругался: он же говорил раньше, умолял, чтобы эти вот остались.

— Ничего, это нам на руку, — заявил Михал.

Полицейские поняли, что происходит, часть успела поднять щиты и дубинки, горячечно разворачивали водную пушку, кто-то хватал ружья, заряженные резиновыми пулями, но несколько мусоров сбежало, зато появились другие, с других участков кордона. Секунды тянулись невыносимо медленно.

Только не для Адама. Протащенный паломниками, он избежал смерти под колесами машин, о чем даже и не подозревал. Парень лишь стоял среди людей и глядел на корпуса перед собой. Большие деревья. Выстрелы, вопли, взрыв — все это звучало словно гости из иного мира, он страшно жалел, что те нарушают его покой. Тишину он приветствовал с благодарностью, а потом над ним что-то вспыхнуло: похоже, знамение, но фальшивое — и Адам почувствовал толчок. Толпа напирала на Адама, а он сопротивлялся из последних сил, ведь предусмотренный на сегодняшний

день шаг он уже выполнил. Поначалу паломники пытались его обходить, кто-то попробовал даже оттянуть в сторону, но отпустил и помчался с суррогатом самурайского меча бить полицейских. Адам поднял руки, его пихнули, очень больно, он упал, даже не пытаясь заслонить лица, камень проехал по щеке, губу распахал обломок стекла. Какой-то длинноволосый паломник еще пробовал поднять Адама, он потащил его за плечо, но уступил под напором остальных.

Ботинок за ботинком, каблуки впивались в спину и бедра, прижимали лицо к земле, и Адам, после первой, неудачной попытки подняться, расплющился в грязи, пытаясь просочиться ниже. Я знаю, он свято верил в то, что даже почва расступится, спрячет его, словно гигантские ладони, но, все пошло наперекосяк, так что земля и не дрогнула, ответив лишь камнями и разбитой бутылкой. Крайне медленно, до Адама начало доходить, что у него есть тело — оно атаковало его изнутри, треснуло ребро, потом что-то в плече, он почувствовал кровь во рту; это было так странно, ведь собственной кожи, мышц вообще не было, Адам весь состоял из света и дуновений.

О, Вроцлав, как же было больно: раздавленные пальцы, треснувшие ребра, вырванная из бедер плоть, голова обросла шишками, затылок трещит, нос уже раздавлен, зубы выбиты, а тут — неожиданно — дыра в ладони, сердце что-то стискивает, рана через весь лоб. Адам застонал, быть может, это все путь, один шаг за тысячу шагов, зато — через страдания. Болело просто невыносимо, никто ведь ему не говорил, что все может быть так вот — ботинок за сапогом, словно дубинкой по грязной голове, по почкам, пускай же все это прекратится, попросил он, о, добрый Вроцлав, я приду к тебе, только забери боль.

И Вроцлав его выслушал. Люди топтали Адама, вдавливали в землю, словно тряпку, только он это уже чувствовал все слабее и слабее, как будто покрывшееся ранами тело утратило чувствительность. Ему даже показалось, что это все даже и не люди, а вода: грязная и липкая она проносит над ним дохлых рыб и камни. Делалось все теплее, что-то звенело в ушах, как будто бы сам он приближался ко дну. Неожиданно все закончилось. Глаза у Адама были закрыты, он давился кровью. Парень не мог знать, что ударная группа уже прошла, а точнее — пробежала, раздавив его до внутренностей.

Адам попробовал подняться. Но только задрал голову и видел удалявшуюся живую стенку и дома Святого Вроцлава, по которым он испытывал такую тоску, и которые сейчас удалялись вместе с людьми. Ему необходимо встать, но все это так странно — он утратил тело, столь болевшее еще пару мгновений назад. Он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, а ведь нужно было спешить, Святой Вроцлав удалялся все быстрее, сейчас он был не больше коробочки спичек, черный и грязный, словно бы сгоревший. Адам еще попытался рвануться, кровь залила ему глаза. Он почувствовал неожиданный удар прямо в копчик, прямо по нервам, и тут же — концом трости по голове. Это близились мародеры.

Эти были неспешными и стойкими, большинство из них даже и не глянуло под ноги, а те, кто поглядел, наверняка подумали, что это и не человек, а клубок тряпья. Старики с детьми шли напрямик, свой более медленный темп заменяя упорством. Растаптываемый, разрываемый на кусочки этим людским танком Адам совершенно терял самого себя. Когда в последний раз он приподнял окровавленную голову, то ничего уже не видел. Мне нужно увидеть Святой Вроцлав, а здесь так темно. И тогда он пошел прямо во мрак, охваченный страхом того, что он ошибся, что его обманули.