Святые сердца
Шрифт:
Аббатиса говорит громче:
– Ты должна бы поблагодарить меня. Прожди ты здесь хоть всю ночь, он все равно бы не пришел.
Теперь она завладела ее вниманием.
– Что? Что вы говорите?
– Я говорю, что его здесь больше нет. Он уехал из Феррары два дня тому назад.
– Нет! Нет! Вы лжете! Вы ничего не знаете о нем.
– Напротив, я знаю очень многое. К примеру, я знаю, что он Джакопо Браччолини – так ведь, кажется, его зовут? – очень удачливый молодой человек. Его композиторские и вокальные таланты оценили и предложили ему должность помощника капельмейстера в Парме, и он принял предложение. Тебе следовало бы за него порадоваться. Это значит,
– Нееет, – стонет девушка.
Аббатиса ждет. Глядя на Зуану, она едва заметно покачивает головой. Хотя им есть что сказать друг другу, сейчас, очевидно, не время.
Зуана наклоняется и предлагает девушке руку.
– Пойдем. Будет лучше, если ты придешь назад своими ногами и нам не придется тебя нести.
Но девушка в ярости отшатывается от нее.
– Ты, без сомнения, считаешь меня жестокой. – И ее голос звучит почти дружелюбно. – Но я не так жестока, как он. Тебе следует знать, что убедить его отказаться от тебя было вовсе не трудно. Он ведь не любит тебя, понимаешь? Наверное, он говорил иное, может быть, даже клялся в вечной любви – нисколько в этом не сомневаюсь, – но на самом деле ты была для него просто зрелым плодом, который ему хотелось сорвать, а если бы ему удалось убедить твоего отца отдать тебя за него, то он получил бы деньги. Но в конце концов ему показалось, что ты не стоишь таких хлопот. Хлопот, которые ты причинила бы всем. Понимаешь?
Но девушка не отвечает, только стонет едва слышно.
– Правда состоит в том, что Господь будет любить тебя куда больше, чем любой мужчина. И мы тоже – как бы ты ни ненавидела нас сейчас.
Тут девушка поднимает голову.
– Вы ошибаетесь. Вы неправильно судите о нем. Он любит меня. Он бы не бросил меня просто так.
– Что ж, можешь считать так, если хочешь, – вздыхает аббатиса. – Но поверь и моим словам. – Тут ее тон становится суровым. – Ради блага твоей семьи и монастыря мы забудем все, что произошло здесь сегодня ночью. Ясно? Но если хотя бы одно слово, сказанное здесь сейчас, станет сплетней, то Джакопо Браччолини, как бы ни был хорош его голос, сгниет за свое преступление в замковой тюрьме. – Девушка смотрит на нее во все глаза. – Думаю, ты уже поняла, что я могу это сделать.
Она встает и жестом велит Зуане сделать то же самое, а девушка остается лежать на полу, как сломанная кукла.
Монахини торопливо выходят во внешний склад.
– Я должна вернуться в трапезную. Я и так слишком долго отсутствую. Придется тебе доставить ее в галерею одной.
Зуана отвечает кивком, хотя в темноте его вряд ли видно.
– Отведи ее в келью и оставайся там до тех пор, пока я не решу, как с ней быть… Сделаешь?
Наступает короткая пауза. Несравнимая с той, когда Зуана стояла на причале, словно парализованная, а гдето за ее спиной пряталась аббатиса. Но теперь, как и тогда, слишком темно, и нельзя с уверенностью утверждать, кто и что видел. Или слышал.
– Да, – невыразительно отвечает она.
– Хорошо. – Аббатиса выходит в сад, дверь за ней захлопывается.
Тем временем девушка, лежащая на полу внутреннего склада, тоже приняла решение.
Пока две женщины разговаривали, Серафина запустила пальцы в карман юбки. Достала оттуда стеклянный пузырек и аккуратно, чтобы не расплескать ни капли, вытащила пробку. Вернувшись к ней, Зуана видит, как она, прильнув губами к пузырьку, жадно пьет.
Зуана подбегает к ней и выбивает пузырек у нее из рук, тот отлетает в сторону, грохоча по каменному полу, но не разбивается – стекло слишком толстое. Монахиня тут же становится на четвереньки и ползает по полу, ища его, а ее мозг осаждают воспоминания. Вот она стоит в аптеке, смешивая кошениль с водой, ее голова горит от лихорадки – и тут ей бросается в глаза какаято странность в расположении бутылей на полке. Позже, поправившись и встав на ноги, она проверяет лекарства, но обнаруживает, что ничего не пропало; все ингредиенты на своих законных местах, а проверять уровень лекарств в каждой бутыли у нее никаких оснований нет.
Ее пальцы нашаривают стеклянный пузырек. Она подносит его к носу. Господи, помоги нам. Пол сухой, в бутылочке ни капли. На четвереньках Зуана подползает к девушке, хватает ее за плечи и поднимает так, чтобы их лица оказались на одном уровне и она могла ее разглядеть.
– Сколько, Серафина? Сколько ты выпила?
Но девушка вместо ответа только облизывает губы, чтобы не оставить ни капли.
– Скажи!
Она трясет головой.
– Это то, что дают осужденным на смерть перед началом пыток. Разве ты не говорила мне этого той ночью?
– Ох, Отец наш Небесный, – шепчет Зуана. – Чем мы заслужили такое?
Она протягивает руку и убирает волосы с лица девушки. Та выглядит такой усталой и изможденной. Слишком молодая. И слишком чувствительная. Ежемесячное помешательство, поражающее некоторых девушек перед началом менструаций. Вот как все начиналось несколько месяцев назад. Господи, пожалуйста, пусть это кончится какнибудь иначе.
– Пойдем, – шепчет она нежно. – Пойдем. Надо устроить тебя поудобнее.
Она поднимает девушку с пола и ставит ее на ноги, отмечая при этом, как сильно та похудела и насколько легче кажется теперь, чем три месяца тому назад, а заодно думает о том, как потеря веса отразится на ее восприимчивости к снадобью. Однако эти размышления никак не отражаются на ее голосе, который звучит нежно, почти любовно.
– Ну же, Серафина, ты поможешь мне? Пойдешь со мной?
Девушка кивает и послушно переступает ногами. В сумерках на ее лице проступает кривое подобие улыбки.
– Думаю, я выпила достаточно, чтобы не чувствовать боли. Надеюсь.
Глава двадцать девятая
Рвота и понос продолжаются всю ночь и большую часть дня.
Поскольку Зуана не имеет представления о том, сколько макового сиропа выпила девушка, приходится считать, что флакон был полон. Значит, надо дать ей такую дозу чемерицы, чтобы очистить желудок, но не отправить на тот свет. А такой баланс с трудом дается даже опытному аптекарю.
Хорошо, что ей хотя бы дали свободную ночь для начала.
Когда посетители расходятся, аббатиса собирает свою паству, благодарит всех за чудесную работу, покрывшую новой славой СантаКатерину, и объявляет, что сегодня они будут спать без перерывов, даже на молитву, так как заутреня отменяется. Монастырский колокол останется нем до рассвета. Это распоряжение пользуется успехом, так как теперь, когда волнения уже позади, все ощутили, насколько они устали; а некоторые монахини помоложе даже всхлипывают, услышав новость. И сестранаставница, которой решение аббатисы не вполне по нраву, тоже устала, а потому молчит.