Связной
Шрифт:
– Ваше превосходительство, там доктор молодой приехали из Мурьино, в пурге сбились, замерзшие… Велите привесть?
– Тащи доктора, мы с ним про Учредительное собрание потолкуем, – весело отвечал старикан. Все, кроме Тани, заулыбались. – Да спроси, не за немцев ли он. Ха-ха… Да вели вина еще принести.
Таня поняла, что сыграть не получится, и с кислым лицом оглядела вошедшего доктора.
Поляков был совершенно окоченевшим, даже передвигался с трудом. Увидев собрание, он слегка растерялся и остановился в дверях.
– Прошу вас, молодой человек, – приветствовал его хозяин. –
– Здравствуйте, доктор Поляков. Простите великодушно, сбился с дороги, волки лошадей загнали…
– А-аах, – артистично вскрикнула Екатерина Карловна, и тут только Поляков ее заметил. – Милый наш доктор чуть не погиб. Я вас, господа, с ним сейчас познакомлю. Это чудный доктор, он, во-первых, спас меня, – заговорила Екатерина Карловна, игнорируя ироничный Танечкин взгляд, – во-вторых, милейший и храбрый человек. Только велите ему налить шампанского сначала.
– Здравствуйте, Екатерина Кка…
– Водки ему надо, вы, Екатерина Карловна, неисправимая аристократка… – перебил Василий Осипович.
– Водки, водки…
Благодарю, господа, я, право, не рассчитывал… – подали рюмку, Поляков ее опрокинул, – я не рассчитывал, здесь уж мне две версты осталось… Это что же, Муравишники?
– Совсем потерялись вы, доктор… – хохотнул старикан Василий Осипович.
– Михаил… э-э…
– Алексеич.
– Михаил Алексеич, счастливая судьба забросила вас в имение Муравишники, – продолжала очаровательная Екатерина Карловна, – Сычевского уезда Смоленской губернии. Владелец сего, наш добрый хозяин, Соборевский Василий Осипович. Большой политик, будущий министр просвещения.
– Очень рад, – поклонился Поляков.
– Его очаровательные наследники: Танечка – прекра-а-асно музицирует – и Ося. Осип Васильевич, – строго поправилась она, уже шурша платьем по паркету. Ося погрозил ей пальчиком и сердечно пожал руку Полякову.
– Владимир Андреич Фаворский, столичный талант, путешественник, только что из Испании, повеса, но большой русский живописец…
– График, – шутливо поклонился тот.
– Простите. Ну вот, ваши соседи, могли бы и раньше заехать, сделать визит как порядочный человек.
Поляков смущенно кивал, но компания вроде бы была приятная.
Екатерина присела рядом.
– Танечка собиралась играть, намечались танцы…
– Да-да, Танечка… – вспомнил Фаворский.
Таня выдержала паузу, взяла первый аккорд.
– Неужто правда волки? – понизив голос, спросил хозяин.
Таня выжидательно застыла.
– Прости, детка, играй, пожалуйста…
Принесли еще водки, Поляков выпил, стал отходить. Незаметно стянул ботинок, поморщился. Выпил еще, но почему-то стало трясти, да еще Екатерина Карловна все время что-то шептала. Стиснуло лоб, он вытащил портсигар, открыл и снова закрыл. Видимо, он отогревался, и колотило все тело. Надо было выйти.
Он поднялся и, чтобы все на него не смотрели, подошел к печке, присел. Василий Осипович подмигнул, показал на штоф, налил себе и ему. Поляков выпил еще и вышел в коридор. Немного покачивало, он спустился, нашел пальто, пошарил по карманам. Папирос не было.
На кухне у печки сидел его возница, рассказывал что-то дворникам и лакею. Увидев Полякова, лакей поднялся с поклоном:
– Чего прикажете, ваше благородие?
– Ну, давай водки, что ли… Как ты, отошел? – спросил он симоновского мужика.
– Ничего, отогрелись маленько… Только я уж никуда, не губите, Христа ради, – вдруг испугался он.
Поляков выпил и, кивнув, пошел прочь к выходу. Лакей семенил за ним, провожая.
– Слушай, братец, а где нужник-то?
– Извольте в господский, сюда…
Поляков заперся в ванной, посмотрел в зеркало, увидел, впервые за несколько месяцев, настоящий унитаз, куда его тут же вырвало. Было плохо.
Он вернулся к гардеробу, стараясь быть незамеченным, отыскал свой саквояж и вернулся в туалет. Морфий был, в готовом растворе, в блестящей коробочке лежали шприцы, не было только спирту. Поколебавшись, он закрыл саквояж, нужное положил в карман и вновь направился к кухне. Лакея, как назло, не было.
– Братцы, налейте еще, ради Бога, – весело попросил он и заметил, как трясутся руки. – Никак не согреться…
Дворник испуганно налил ему в какую-то чашку. Пить было невозможно, взять с собой тоже. Поляков сделал глоток, криво подмигнул мужикам и пошел в туалет.
Кто-то спускался по лестнице и даже вроде бы его окликнул, но он прошмыгнул в маленький коридорчик и в ванную. Собрать шприц – три секунды.
Изо рта он выплюнул водку на тампон, протер иглу, набрал раствор. Никак не получалось с рукой, пришлось развязать галстук, чтобы использовать как жгут, но тут раздались голоса и шаги по лестнице.
Он замер и заметил, что не закрыл дверь. Решил постоять, прислушался. Голоса приблизились, один был раздраженный, кажется Танин. Закрывать было поздно, она была уже в маленьком коридоре.
– Танюша, – говорил пьяненький мужской голос, кажется ее брата, – ты все драматизируешь.
Чья-то рука взялась за дверь, и Поляков попытался подготовить какую-то гримасу для встречи, но Таня заскрипела с той стороны истеричным шепотом:
– Ты вечно лезешь со своими дурацкими шутками, во-первых, во-вторых, это тебя совершенно не касается, в-третьих, твоя проститутка уже совершенно неприлично себя ведет, а ты ее всем еще суешь!
– Танечка, Танечка, успокойся, пусти, мне надо…
Побледневший Поляков понял, что сейчас его здесь застанут, и, медленно пятясь, скрылся за зеркалом в углу.
Старая амальгама облупилась и с обратной стороны походила на звездное небо. Одна из звезд-дырок приходилась напротив его глаза, и он увидел, как зашел помочиться Осип Васильевич, полный и добрый человек, пукнул, потрясся немного и вышел. За ним, хлопнув дверью, вошла Танечка и уселась на унитаз. Полякову казалось, что проходит вечность, и шприц в его руке начал выбивать мелкую дробь по стеклу. Кажется, Таня прислушалась, но он спохватился. Таня обстоятельно протерлась салфеткой, поднялась и, задрав юбки, уставилась прямо на Полякова. Повернувшись и так, и сяк, она неприлично потрогала себя, понюхала палец, снова повернулась задом, не отрывая томного взгляда через плечо. На самом деле она, конечно, рассматривала себя, но, когда приблизила лицо вплотную, Поляков невольно отшатнулся.